Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)

Вынимаю из холодной руки пистолет, ставлю на предохранитель и сую в карман. Должно быть ещё девятнадцать зарядов. Пригодится. Но не для Анвара. Этот умрёт от моей руки. В буквальном смысле.

Анвар…

Со второго этажа слышен грохот. Кажется, у Анвара есть индивидуальный код к андрам и один из них сейчас крушит двери Илониного кабинета. Хорошо. Я тихо, но быстро спускаюсь в помещение, которое только что было моей тюрьмой, ложусь в то же кресло и ставлю фиксаторы в такое положение, как будто они по-прежнему удерживают меня. Теперь я готов к встрече с великим психиатром и агентом китайской разведки Анваром Гасановым. Правда, подозреваю, разговор будет коротким.

Он вваливается в сопровождении двух андров-охранников, которых так просто, чуть изменив программу, сделать боевыми. Подходит ко мне вразвалочку. На лице самодовольство, чёрные глаза буквально искрятся злорадством. От ярости его акцент усиливается.

— Ну что, гэрой хренов, гэний литературы, всё понял? Да, это я отобрал у тебя всё — деньги, память, жизнь, женщину, саму твою личность. Хорошая расплата за Харбин, где ты от меня ушёл, правда? Но сейчас тебе твой Государь не поможет. Скоро ты с ним встрэтишься.

В его руке возникает шприц.

— Один маленький укольчик, и я часа два буду наслаждаться видом твоей смерти в муках. Повэрь, старый дружище, это будет куда больнее «смерти от тысячи порезов»… Я могу себе это позволить. Илонка рыдает у себя в комнате и придёт попрощаться с тобой, когда ты уже станешь трупом.

Я часто спрашивал у Илоны, почему у меня такие жёсткие руки, все в твёрдых мозолях, и пальцы, как железо, но она всегда ловко уходила от ответа, а я и не настаивал. Но теперь я помню — тамешивари, долгие часы разбивания голой рукой кирпичей, досок, кусков льда… Инструктор наполнял высокий бачок крупной дробью, и я должен был с одного удара рукой в положении «копьё» достать до дна. И где-то через год он добился, чтобы я достал.

Держа в руке шприц, Анвар наклоняется ко мне и, верно, даже не понимает, что кончики моих пальцев уже погрузились ему под подбородок и идут дальше, разбивая подъязычную кость, разрывая мышцы и вены, утыкаются в позвонки. Шприц вываливается из его руки, и он всей тяжестью падает на меня. Уже мёртвый.

Я же его предупреждал…

Теперь ни Анвар, ни его андры, которые не двинутся без команды, меня не интересуют. Я сбрасываю с себя тело, попутно вытирая окровавленную руку о рукав его белоснежного халата. Полностью оттереться не удаётся — пока кровь не запеклась на шее Анвара, словно чудовищный галстук, она успела изрядно меня выпачкать. Поэтому сначала я иду в ванну и долго принимаю душ. Потом в халате поднимаюсь наверх и начинаю методичные сборы. Времени у меня много.

Сначала я посылаю на сервер команду отключить все видеокамеры — и в доме, и в лесу. Потом начинаю процесс облачения. Два комплекта термобелья, тёплые штаны, два свитера — путь мне предстоит холодный и долгий. Но в его конце будет жарко, поэтому вместе с комплектами нижнего белья я кладу в рюкзак несколько лёгких рубашек, футболок и бриджей. Потом иду в кабинет Илоны и первым делом бережно снимаю со стены картину, прикрывающую дверцу сейфа. Сейф закрыть они так и не удосужились. Всё-таки безбашенная парочка была… Я укутываю картину в сорванные с окна гардины. На улице опять начинается снег, и это хорошо — он заметёт мои следы. Долго ищу скотч, за ним приходится спускаться в мастерскую в полуподвале. Прихватываю там ещё и точильный брусок. Обматываю картину скотчем. Потом берусь за содержимое сейфа. Первым делом привожу в порядок свой десантный нож, долго точу его и полирую. Я, конечно, не виртуоз в этом деле, как, например, оружейник нашей группы Витя, убитый снайпером под самый конец войны. Но в конце концов и в моих руках оружие приобретает пристойный вид. Забираю все деньги и кредитные карточки — потом разберусь, какими могу пользоваться, а какие придётся уничтожить. С удивлением нахожу то, на что не наткнулся в первый раз — целую кучу биометрических паспортов с моим голографическим фото, все на разные фамилии. Обо всём позаботились. Странная смесь изощрённой предусмотрительности и разгильдяйства. Паспорта, конечно, забираю, а свой собственный оставляю в сейфе. Как и рукопись незаконченного романа — это не мой роман, этот текст писали вещества Анвара… После некоторых колебаний забираю коробку с наградами и Нобелевский диплом. Всё остальное не трогаю.

Иду в кладовую за припасами. Конечно, можно велеть это сделать андрам, но на них полагаться не стоит — бестолковы, не то возьмут. Мне предстоит трое суток ехать по едва заметным просекам, тропинкам и замёрзшим руслам лесных речушек — к небольшому посёлку, от которого несколько десятков километров до железнодорожной станции. Поэтому я отдаю андрам команду вывести из гаража и подготовить миниатюрные финские аэросани. Мини-то они мини, но весь мой багаж, вместе со мной, возьмут. В столице я больше не появлюсь. На поезде за сутки доеду до небольшого городка, имеющего, тем не менее, аэродром. Потом будет ещё несколько пересадок на поезда и самолёты — всё по разным паспортам. Потом, наверное, куплю машину. Там видно будет.

Нет, я не собираюсь возвращаться в мир во славе, под гром аплодисментов. Не хочу. Наверное, вся моя жизнь в последние годы всё-таки что-то безвозвратно отняла у меня. Я действительно отделился от мира, встал вне его. Но я буду говорить миру правду. Буду пытаться… Надеюсь Богу и миру это от меня надо.

«Лев Токмаков заметил, что он, как и многие пассажиры, бросает опасливые взгляды в иллюминатор, боясь увидеть вырывающиеся из сплошного облачного ковра тени вражеских истребителей. И через несколько лет его не покидает военный синдром… Хватит, хватит. Он откинулся на кресле и попытался отвлечься от воспоминаний. („Гуляйте, мои золотые, пока. Ла-ла, ла-ла-ла-ла…“) Нет! После войны в мире воцарился хаос. Это естественно. Но парадокс в том, что никакого хаоса нет. Разве, к примеру, вот это одеяло белоснежных облаков внизу, по которому, казалось, можно бегать, прыгать и кататься — хаос? Хаос — это ничто. Возьми несколько кусочков гранита — они испещрены пятнышками и прожилками, казалось бы, совершенно хаотически. Но ведь эти камешки — осколки валуна, а валун — часть горы. А гора уже не хаос, а форма, паттерн, шаблон, один из тех, по каким Бог строит мир. И все они: он, Токмаков, люди в самолёте и люди на земле — такие камешки. „Я говорю тебе: ты — Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её…“

Токмаков знал о происхождении своей фамилии: „токмак“ по-тюркски — молот. Над новой столицей возвышался гранитный отрог Токмак. Он, действительно напоминал молот, воздетый над городом, хотя Льву он всегда казался когтем некоего погребённого чудовища. Один раз, года два спустя после окончания войны, мучимый депрессией, он решил покончить с этой жизнью, зимой забравшись на вершину Токмака. Ему вдруг показалось, что его зовут те, кто погиб на войне — его погибшие товарищи и враги, им убитые. Он был не в силах противиться этому зову. Без группы и страховки его затея была совершенно самоубийственной. Выпив внизу фляжку спирта для верности, он начал восхождение, от которого у него остались весьма смутные воспоминания. Несколько раз едва не сорвавшись, с саднящими окровавленными руками, он таки оказался на вершине. Слева от него простиралось великое пространство заснеженной тайги, справа — строящаяся новая столица, пересечённая, как саблей, сверкающим полотном Енисея. И тут Токмакову страстно захотелось жить. Да, он видел смерть своих товарищей. Но не его вина, что он выжил. И он никогда не считал, скольких убил — многих, очень многих. Тогда была война, и он поистине был молотом Божиим. Но война кончилась, и молот, сеявший в мире хаос, остановился. Теперь он просто камень — среди множества других, разбросанных, перемешанных, но составляющих великий паттерн человечества…»