Павел Виноградов - Деяние XII

И что она для него была всего лишь инструментом.

И что…

Она повалилась на колени и зарыдала.

Сахиб смотрел на нее равнодушно. Йо-йо лениво раскачивалось меж его пальцев.

– You'll just have to claw your way through this disguise, – закончил певец арию.

– Дульси, девочка моя, – холодно проговорил Сахиб, – когда ты вошла в Клаб, ты поклялась быть сильной и выдержать всё.

Она с трудом кивнула.

– Да, сэр.

– Вот и умничка. Встань, утри слезы и слушай.

Она послушно подчинилась приказу.

– Я не спрашиваю тебя, где оно лежит, уверен, в надёжном месте. Пусть там и будет, пока я сам не приду за ним, или не пришлю доверенного человека – оно может понадобиться мне в Афганистане.

– Да, сэр.

– О кей. Теперь свободна.

– Да, сэр.

Она развернулась и хотела выйти.

– Да, вот ещё…

Она порывисто повернулось. В глазах блеснула безумная надежда.

– Благодарю за службу Клабу. Отличная работа.

– Спасибо, сэр, – уронила она безнадежно.

Глядя на уходящую Мэм Сахиб пробормотал еле слышно: «Все-таки, ни то, ни другое»…

– Ну, как я с ней разделался? – произнес он громко.

– Мне было её жалко, – из-за японской ширмы у противоположной стены раздался чистый, но в долей ленивой томности голос.

Оттуда вышла невысокая девушка с ладной фигурой и чуть скуластым лицом. Глаза дикой кошки зеленью сверкнулина президента Клаба.

– Лейла, девочка моя, – проговорил Сахиб, и голос его был почти нежен, – ради тебя я готов уничтожить кого угодно. Не только эту старую негритянку.

– Я знаю, Кимбел, знаю, маленький чёртик, – большой рот растянула полная соблазна и при этом откровенно хулиганская улыбка.

Она легко присела на подлокотник кресла и прижалась к щеке Сахиба обнаженным плечом.

– All in all it was just bricks in the wall, – отрешенно констатировал Пинк в магнитофоне.

Руслан лежал в горячем источнике, из которого Алифбек сотворил что-то вроде ванны. Чудом была эта исходящая паром водица среди холодных валунов и текущих из вечных льдов ручьев. Слева в одном из таких студёных потоков величаво вращалось колесо мельницы. За ним, далеко, пылающие под заходящим солнцем облака обтекали ледяные пики Гиндукуша.

Руслан покоился в центре мира.

Вернее, у главных врат мира, через которые веками проходили народы, связывая части мировой цивилизации, перегрызенной зубами горных цепей: из Китая в Месопотамию, из Средней Азии в Индию. В этих местах останки одной волны пришельцев наслаивались на останки другой, а холодные горы хранили память обо всех.

Не будь этих Врат, не было бы и Игры. Они придавали ей размах и мобильность, не позволяли застояться в озерах локальных культур.

«Врата Игры… Хорошо сказано. Надо будет Палычу…» – подумал Руслан и тут же болезненно сжался, вспомнив, что Палыча он, скорее всего, больше не увидит.

К боли душевной прибавилась телесная, когда он неосторожно дернул ногой. Словно влетевшая в тело молния пронизала от пятки до макушки.

Он переждал приступ и осторожно пошевелил раненой конечностью. Смотреть на неё не хотелось: даже сейчас, спустя почти три месяца после ранения, выглядела ужасно. Он так и не понял, почему до сих пор двуног – там, в окровавленном сугробе на перевале, где погибла группа, видел стопу и половину икры, свисающие на лоскуте кожи и волокнах мышц. В ало-багровом месиве влажно мерцали белые отломки.

Тогда он потерял сознание, а когда очнулся, было совсем темно. Левую ногу жгло, словно она лежала в костре. Навыки выживания работали помимо него. Он не задавался вопросами, почему ещё жив и что будет дальше. Вколол промедол. Пламя боли чуть притухло. «Ногу надо отрезать», – подумал холодно и отстранённо. Следовало активировать пару точек на теле, отвечающих за анестезию, но сил на это не было. Вколол ещё антибиотик. Поискал нож разведчика, вспомнил, что оставил его в том здоровенном панке. Пошарил на щиколотке правой ноги. Там был закреплён длинный кард – подарок Айгуль из Андижана, он так и не расставался с ним. Вытащил нож и разрезал штанину. Хотел полоснуть по остаткам плоти, но тут услышал шаги и голоса нескольких человек.

Он знал про пытку «красный тюльпан»: духи накачивают пленника наркотиками, подвешивают за руки, подрезают кожу подмышками вокруг туловища, и – сдирают, заворачивая до пояса. Когда эйфория уходит, человек или сходит с ума от боли, или умирает.

Он не хотел такого.

Лезвие ножа переместилось под подбородок, но рука дрогнула. Прямо пред ним в мерцающем воздухе зависла знакомая фигура в больничной пижаме, с лысой, на бок свёрнутой головой.

Руслан с ужасом смотрел на кривляющегося Розочку.

На последней фразе призрак мерзко взвизгнул. Рот растянулся в слюнявой ухмылке, к Руслану потянулись бледные сухие ручонки.

– Иди к нам, малыш, у нас клёво!

– Клёво, клёво, – ледяное дыхание коснулось шеи юноши, и плечи его придавила страшная тяжесть.

Повернул голову. За левым плечом щербато ухмылялось тронутое прозеленью лицо. Откуда-то Руслан знал, что это убитый им в Андижане мюрид.

– Иды к нам, малчык. У нас клёво, – ощерилось существо, и Руслан едва не задохнулся от густой могильной вони.

От ужаса и безысходности вновь поднес кинжал под подбородок.

злорадно запищал Розочка.

Холод лезвия коснулся горла.

Бесшумно вспыхнул изумительный свет. Прекрасный человек из его детских видений укоризненно покачивал головой, заслоняя отвратительный призрак Розы.

Тяжесть исчезла с плеч. Нож, словно сам собой, опустился.

– Алифбек, здесь один живой! – совсем близко закричал кто-то на дари.

Руслан вновь потерял сознание.

Он не помнил, как оказался в этом укрытом в расщелине маленьком кишлаке. Не помнил первые дни, проведенные в доме Алифбека Хафталя, исмаилитского пира этой местности. Во всех бредовых днях (позже он выяснил, что их набралось на целых две недели) ему запомнились только приступы рвущей боли, да склоняющееся над ним порой озабоченное лицо с полуседой рыжей бородой.

Алифбек поил его горькими отварами, окуривал дурманящими травами, размахивая какими-то амулетами. Крепко замотанная нога в лубке постепенно успокаивалась, приступы боли становились реже и больше не сводили с ума.