Гоар Маркосян-Каспер - Земное счастье

Пройдя до конца улицы и свернув на другую, чуть пошире, они наткнулись на толпу, с гамом и грохотом продвигавшуюся в направлении набережной. Гремела немелодичная музыка, единственным «достоинством» которой была громкость, развевались флаги всех цветов радуги, никакой стране не принадлежавшие, а просто украшавшие шествие веселыми своими переливами, молодежь отплясывала на ходу, люди постарше держались ближе к домам, но многие и подпевали, вернее, подкрикивали, стояли шум и хохот.

— Какой-то праздник? — спросил Маран.

— Да нет, — сказал Дан, — просто пятница.

— Сегодня пятница, завтра суббота, послезавтра воскресенье…

— Да.

— И они будут валять дурака… прошу прощенья, веселиться три дня подряд?

— А почему нет?

Маран покачал головой.

— Если б мне с юности пришлось развлекаться в таком количестве и подобным образом, я бы давно умер от скуки.

— Никто же их не заставляет, — сказал Дан. — Кому неохота, могут сидеть дома и читать книги.

— И много тех, кто сидит и читает книги?

— Не думаю. Давай свернем в переулок, а то у меня от этого грохота голова начинает болеть.

Они с трудом пробрались сквозь толпу, прошли дворами к ближайшему переулку и дальше по тому в сторону от улицы, по которой продвигалось шествие, но шум не уменьшался, даже как будто наоборот.

— Такое ощущение, словно он нас преследует! — буркнул Дан сердито.

— Шум? Так и есть. Он похож на гигантскую амебу, которая вытягивает ложноножку, пытаясь тебя достать, набухает, почти в нее перетекая, и разочарованно убирает ее только тогда, когда ты поставишь между ним и собой, — Маран свернул на параллельную улицу, — стену.

— Очень образно. Почему бы тебе не писать вместо прозы стихи? Благо, лишнего времени это не требует.

— Стихи я писал в пятнадцать лет.

— Вот как?

— Правда, у меня не было другого выхода. Нельзя же в пятнадцать лет писать романы. Собственно, это и в двадцать делать рановато, по идее за роман надо садиться после сорока, так что я еще даже и не дозрел до того…

— А почему у тебя не было выхода?

— Ну надо же было мне с чем-то идти к Мастеру.

Дан улыбнулся.

— Понимаю. Поэт мне как-то рассказал, что он пел песни мальчишкам на пустыре, Мастер проходил мимо, услышал и позвал его к себе. Ты, конечно, не мог отстать.

— И это тоже. Но не только. Ты не представляешь себе, Дан, что это был за человек. Когда Поэт влетел во двор… Как сейчас помню, я сидел во дворе под деревом и читал «Трактат о древнебакнианской архитектуре», который мне дала Дина, я нередко брал у нее книги из библиотеки, оставшейся от ее отца, собственно, потому я и не был на том самом пустыре, ходил за книгой… Словом, он влетел во двор и крикнул от ворот: «Маран, случилось чудо! Вен Лес пригласил меня к себе! Сам Вен Лес!» И это действительно было чудо для нас обоих, мы ведь уже прочли все его книги, Поэт сиял, как купол дворца Расти в полдень, а я почувствовал черную зависть, но она сразу прошла, потому что он сказал: «Ты, конечно, пойдешь со мной? Ты ведь не пропустишь случая увидеть вблизи Мастера?» Он произнес это именно так, с подъемом, будто с большой буквы, и с этой минуты Вен Лес получил свое подлинное имя…

— То есть фактически это Поэт его так окрестил?

— Ну да. В первую же встречу он попросил позволения называть Мастера так, и тот согласился, а позднее Поэт же разнес это имя по свету.

— Как интересно! Я и не подозревал. А скажи-ка, как все-таки подлинное имя Поэта?

— Родовое, ты имеешь в виду?

— Да. Есть же у него имя. В детстве, я думаю, его не называли Поэтом?

Маран рассмеялся.

— Тут ты ошибся. Нет, родовое имя у него, естественно, есть, но мы звали его Поэтом всегда, даже в раннем детстве, и когда я в пяти-шестилетнем возрасте заходил к нему домой, я слышал, как мать называет его «мой маленький поэт». Видишь ли, это сейчас он разговаривает, как нормальные люди, а когда он был мальчишкой, он рифмовал все подряд и к любой фразе подбирал мелодию…

— Ну ладно. А что было дальше? С Мастером, я имею в виду.

— Мы пошли к нему на следующий же день. Нас накормили обедом, после обеда Поэт пел, Мастер слушал, я тихо сидел в сторонке, потом Мастер стал нас расспрашивать, мы ему рассказывали о себе, и он нам в ответ рассказывал всякое… это был нескончаемый разговор, разговор на равных, такой, словно болтают три приятеля… Когда он наконец, как бы подводя итог, спросил Поэта, согласен ли тот пользоваться некоторое время его советами, как старшего коллеги… можешь себе вообразить?! Великий писатель и какой-то мальчишка… Словом, я чуть не умер от ревности. Я пришел домой и сочинил стихи. Без музыки, к мелодике у меня никогда не было ни малейших способностей. Но я слышал, что появились поэты, которые пытаются писать без музыки. И попробовал. Мастер прочел, подумал и спросил: «Скажи-ка, мальчуган, форма, я понимаю, твоя. А идея? Идея тоже твоя?» Я ответил, что да, и он сказал: «Я подозреваю, что это не твой жанр. Но пока пиши, что пишется». И я накатал потихоньку стихотворений двадцать. А потом написал рассказ. Мастер, когда его увидел, только увидел, еще не читая, сразу сказал: «Именно это я и имел в виду»… Дан, ты уверен, что мы идем в нужную сторону? Уже без десяти.

— Не совсем в нужную, но за десять минут дойдем, — сказал Дан. — Вон там, на углу, свернем и дойдем.

— Великий Создатель! — проговорил Маран пораженно. — Кто это?

Дина подняла голову и смущенно улыбнулась.

— Ты неотразима, — заявил Маран, придвигая стул и садясь.

Дан тоже смотрел во все глаза. Он отлично знал, какие чудеса могут делать с женщинами одежда, косметика и прочие подобные мелочи, но такого преображения не ожидал. Волосы Дины были пострижены и слегка подкрашены, чуть зеленоватый оттенок придавал ее светлой головке изысканность, а пышная прическа делала похожей на хризантему. Лицо ненавязчиво, но умело подгримировано, так что она казалась на десять лет моложе, слишком худенькая фигурка задрапирована в модное платье с широкими рукавами и складочками там и сям, с пышной юбкой, и в целом она стала почти красивой.

— Наи, девочка, — сказал Маран после того, как расторопный официант принес кофе, — ты не хотела бы навестить отца?

Наи посмотрела на него сердито, промолчала.

— Так не может продолжаться, — сказал Маран настойчиво.

— Ты же знаешь, я хочу, чтобы он сделал первый шаг.

— Он его сделал.

— Какой? — живо спросила Наи.

— Неважно. Я тебе говорю, он его сделал.

— Да?

— Уж не сомневаешься ли ты в моих словах? — спросил Маран спокойно, но в его голосе мелькнул легкий холодок, словно звякнула льдинка.

Наи посмотрела на него и встала.

— Пойду позвоню из магазина, — сказала она. — По стационарному аппарату.