Гоар Маркосян-Каспер - Забудь о прошлом

— Спасай, — сказал Поэт грустно. — Спасатель из тебя, Дан, замечательный. Спасай, но только не так… основательно. Не отбирай у меня и Дину, как ты отобрал Марана.

— Я отобрал?!

— Не обижайся. Конечно, ты его спас. После того, что он пережил, это было нелегко. Человек, перенесший двойное крушение — идеалов и веры в себя, трудно поддается спасению. Недаром он так рвался умереть в подвалах Крепости. Ты его вытащил, помог найти себе новое применение, словом, спас. И… отобрал его. У меня, у всех нас, у Бакнии… Он ушел. И, наверно, уже не вернется.

— Прости меня, — сказал Дан тихо.

— Ну что ты, Дан. Это ты меня прости. Я неблагодарное, эгоистическое животное, боящееся распада своей стаи. Не будем больше об этом. — Он встал и ушел к себе.

Полежав еще немного, Дан решил-таки сходить к Олбрайту. Он встал, надел свежую рубашку и причесывался, когда Поэт крикнул ему из своей комнаты:

— Дан! Можно тебя на минутку? — И когда Дан заглянул в дверь, попросил: — Не говори Марану об этом. Ну о том, что я тебе недавно сказал. Ладно?

— Конечно, — сказал Дан. — Я и не собирался. А?..

Поэт опередил его вопрос.

— Не хочу портить ему настроение. И так вчера накинулся. Да еще после такой встряски. Ему ведь это нелегко далось. Куда труднее, чем раньше. — Он помолчал и улыбнулся. — Марану больше не хочется умирать, Дан. Ему теперь есть, к кому возвращаться.

— Почему только теперь? — возразил Дан. — А ты, я, все остальные? И тут, и там…

— Нет, Дан. Друзья это, конечно, хорошо. Но женщина — другое. Прелестная маленькая женщина, которую хочется носить на руках. — Он усмехнулся и добавил: — С планеты, где мало знают о любви, но умеют сильно любить. Уж конечно, мимо такого парадокса Маран пройти не мог.

— Мало знают? — Дан нахмурился и вдруг вспомнил. — Послушай, — сказал он сурово. — Объясни мне, что ты подразумевал под детскими играми.

— Под какими играми? — не понял Поэт.

— В ту самую ночь, перед тем, как сделать свое жуткое пророчество, ты говорил, что земные женщины…

— Я отозвался дурно о земных женщинах? — удивленно прервал его Поэт.

— Скорее, о мужчинах, — усмехнулся Дан.

— Ничего не помню, — сказал Поэт виновато. — Я был вдребезги пьян. Неужели я ляпнул что-то неподобающее в твой адрес? И Маран мне это позволил?

— Не в мой лично. А вообще земных мужчин.

— И он не заткнул мне рот?

— Заткнул. Но кое-что ты сказать успел.

— Очень жаль, — пробурчал Поэт. — Извини меня.

— Послушай! Мне не нужны твои извинения. Я хочу, чтобы ты объяснил, что ты имел в виду. Я хочу наконец узнать, чем эта сторона жизни у вас отличается от нашей, а она отличается, как я понял?

— Отличается.

— И чем же?

— Многим. Об этом не расскажешь в двух словах.

— Но хоть что-то можно? Я переворошил в свое время все ваши книжные лавки и библиотеки, пытаясь найти какие-нибудь пособия. Искал в книгах, фильмах. У вас совершенно неоткуда почерпнуть информацию на этот счет. Какой-то заговор молчания!

Дан говорил правду. Уже при первом знакомстве с Бакнией он обратил внимание на то, что бакнианское искусство очень сдержано в отношении эротики. Никаких подробностей, интимных сцен, пикантных описаний, смакования постельной стороны жизни, чем с таким удовольствием занимаются земная литература или кино, никаких порноизданий или фильмов. Позже, когда он кое-что узнал о местных традициях, он стал присматриваться уже к людям. И ничего не увидел. Нет, естественно, что-то происходило, действительно, вызов обычно бросали женщины, мужчины подходили, знакомились, частенько возникшие таким образом пары удалялись вместе и… И все. В Бакнии не принято было даже публично обниматься и целоваться, что на Земле так же обыденно, как делать покупки. В период своего третьего пребывания в Бакнии Дан стал искать в лавках и библиотеках уже специальные издания. Ничего. Никаких красочных пособий, журналов, фотографий, ничего из того, чем забиты информационные сети Земли, завалены книжные магазины, никаких «Камасутр», руководств для эротоманов, даже научных книг. То, что ему удалось вычитать в медицинской литературе, было сухо и скупо и ничего не добавило к его имевшимся уже познаниям. Что все это значило? Табу? Но почему? Капризы Лиги? Нет, книги императорских времен, сохранившиеся в библиотеках, ничем в этом отношении не отличались. В конце концов он решил, что эта сторона жизни у торенцев просто мало развита, примитивна, хотя подобный вывод не очень хорошо сочетался с бакнианской эмоциональностью… Впрочем, может, как раз наоборот, ведь и на Земле сексуально изощренные народы отнюдь не самые эмоциональные… Как бы то ни было, он махнул рукой, подумав, что как-нибудь поговорит на эту тему с Мараном, но поскольку знал, что Маран подобной болтовни не выносит, все откладывал намеченную беседу. И дооткладывался до того, что Поэт совершенно ошарашил его своим выступлением. Конечно, не последуй сразу за этим история с покушением, он бы давно выяснил… Или хотя бы попробовал…

— Почему заговор? — сказал Поэт. — Просто у нас такая мораль.

— Да ладно! Я давно понял, что в этих делах вы свободнее, чем мы.

— В делах, возможно. Но не в разговорах о них.

— Поэт! Имей совесть. Неужели столько лет дружбы не дают мне права на вашу откровенность? В данном случае, твою.

— Дают, Дан, — вздохнул Поэт. — Дают.

— Ну так расскажи хоть что-нибудь!

— Что-нибудь? Трудно, Дан. У вас, по-моему, нет даже такого понятия, как вторая индивидуальность.

— Что это?

— Вот видишь. То, что вы называете сексом, мы называем второй культурой или культурой-два. А ведь в сфере этой второй культуры каждый обладает собственной индивидуальностью, разве не так?

— Наверно, так, — согласился Дан.

— Ну вот. А что такое гармония, ты знаешь? В нашем понимании.

— Нет, — сказал Дан.

И тут хлопнула дверь.

— Маран явился, — сказал Поэт. — Надо показать ему газету. Иди.

Маран был не один, его сопровождал Мит, забывший уже, видимо, вчерашнее потрясение и счастливый донельзя. Дан только посмотрел на его сияющее лицо и все понял. Он знал, что Маран перед отлетом уговорил шефа на подписание одного пробного контракта, не дожидаясь официальных договоров и соглашений, и догадывался, для кого этот контракт предназначен. Но теперь, глядя на Мита, он снова удивился, хотя давно привык, удивился и опять подумал, что вот человек, не колеблясь, не зная, что его ждет, готов бросить дом, друзей, работу, родную планету только ради того, чтобы быть рядом с этим чертовым гипнотизером.

— Здравствуй, Дан, — сказал Мит слегка смущенно. — Извини, я с тобой вчера, по-моему, даже не поздоровался.

— Доволен? — спросил Дан, обнимая его.

— Я-то доволен, — улыбнулся Мит.