Владимир Зенкин - Город Зга

Какая-то яркая незнакомая мне птица села на ветку берёзы совсем близко от меня. Птица была массивна, и ветка слегка прогнулась под ней. Не обращая на меня внимания, она чистила острым клювом блескучие жёлто-стальные перья, то и дело вздёргивая голову и оглядываясь, то распускала в веер, то собирала в плотный пучок хвост. При этом издавала тренькающие балалаечные звуки.

Я разглядывал её снизу. Птица реальна? Реальна. Хоть и неизвестного мне вида. Я не большой знаток птиц. Пугальщик реален? По виду — реален. По сути — нет. Реален, когда я приближаюсь к нему. А когда меня нет рядом, его тоже нет. Так. А для птицы я, в принципе, тоже пугальщик. Я для неё означаю опасность, когда я рядом. Когда я двигаюсь. Но когда она улетит от меня — я взмахнул рукой в сторону птицы, она с возмущенным присвистом сорвалась с ветки и взмыла вверх — я для неё тоже исчезну. Я так же реален для неё, как мой пугальщик реален для меня. С одной разницей — я существую сам по себе и без птицы, а мой пугальщик без меня не существует.

Я усмехнулся, покачал головой. «Вот теперь ты выдал что-то хоть чуть-чуть умное, а до этого нёс несусветную чушь. Пропустить через Кайму… задержать… произвести впечатленье… цель и смысл… Создатель пугальщиков предполагает… Создатель пугальщиков? Какой создатель?! Какие впечатленья?! Ты в своём уме? Ты рассуждаешь, как бравые генералы Ниткин и Паслён, что, от них понабрался? Опомнись!» Мне всегда нравилось читать себе нравоученья, как второму лицу. Для пущей убедительности.

«Вы сподобны, сопричастны этому миру. Вы должны стать частью его и забыть про себя прежних. Вы ещё не знаете, каков этот мир к вам, к вашим личностям — добр или зол (есть ли вообще тут такие понятия?) Вы должны не только восприять Згу-Сущность, какой какой бы она не оказалась, но и попытаться воздействовать на неё. Да помнить, что не бывает одностороннего восприятия и однонаправленного действа.

А вы принесли с собой мелколюдское: злость, суету, обиду, наверие… Вот оно! Вот именно! Это вы и притащили в себе ваш страх и тревогу, оттуда, из того мира. В том мире они вам были какими-никакими, а помощниками, охранителями, поводырями, они обеспечивали там ваше выживание. А здесь они — против вас, они помеха, они кандалы на душе и сознаньи. И пугальщики — обличья страха; вы их тоже сами с собой притащили. Не избавитесь от этой мерзи, не станете истинно сподобными — значит зря сюда пришли. Значит — всё зря».

Я поднялся с травы и направился вглубь леса к месту нашей стоянки. Издалека до меня долетели звуки голосов, слишком громких, возбуждённых голосов, шум какой-то возни, треск ломаемых сучьев. Я встревоженно прибавил ходу.

«Идиот! Оставить их одних в незнакомом месте! Мало ли, что может…»

На поляне около палатки стояли Вела с Ленчиком размахивая руками, что-то кричали Пеньку, а Пенёк вытаскивал из леса на поляну какого-то человека. Человек сопротивлялся, хватался руками за ветки деревьев, обламывая их, что-то испуганно бормотал. Пенёк, при своём малом росте обладавший нешуточной силой, волок его на середину поляны.

— Эй ты, интурист! — напустился он на меня, — Где тебя носит? Верёвку давай скорей, связать его надо.

— Кто это? — изумился я.

— Сейчас разберемся. Верёвку давай.

Я принёс веревку из рюкзака, мы связали пленнику руки и ноги, не слишком туго, не стяжкой, чтобы он мог ими слегка двигать, но не мог развязаться и убежать.

— Объясните же, наконец, в чём дело.

— Это ты, дорогой, объясни в чём дело, — обиженно сказала Вела, — Куда ты пропал так надолго?

— Я же говорил — хочу поразмыслить немного, разобраться. Я был здесь недалеко, — о том, что я в одиночку ходил к своему пугальщику, я благоразумно умолчал — иначе, не сдобровать бы мне.

— Это называется немного! — возмутилась Вела, — Мы же волнуемся…

— Виноват, извините. Но зато я кое-что понял.

— Что же ты понял такое? — раздражённо спросил Пенёк.

— Потом. Вы мне про это расскажите, — кивнул я на пленника.

Выяснилось следующее. Собирая дрова для костра, Пенёк вдруг заметил в лесу человека. Человек прятался в зарослях, перебегая с места на место, наблюдал за происходящим на поляне. Хитрым манёвром Пенёк обошёл человека сзади, подкрался, сцапал за шиворот и вытащил на общее обозрение.

Человек выглядел диковато. Одет он был в изрядно потрёпанную грязную рубаху-ковбойку, в джинсы-полулохмотья. Бесформенная, многодневной небритости борода, густые спутанные волосы. Потемневшая от ветра и солнца кожа. Но кожа горожанина, еще не успевшая деревенски загрубеть. По промелькам в глазах угадывался ум, образованность, интеллигентность. По промелькам. Потому что всё остальное между этими самыми «промельками» занимал страх.

Человек был не просто испуган. Человек был жестоко болен страхом. Он вздрагивал всем телом при каждом шорохе или резком движении, поминутно озирался вокруг. Ожидал нападения? Искал убежища? Страх глодал его изнутри, а источник страха был где-то снаружи. Это были, очевидно, не мы, на нас он смотрел вполне спокойно, но его очень нервировали верёвки, которыми он был связан, он постоянно дёргал руками-ногами, ворочался, пытаясь освободиться. Верёвки мешали ему убежать, спрятаться от чего-то гораздо более страшного, чем мы.

Я улыбнулся ему, аккуратно коснулся его плеча.

— Успокойся, мы все твои друзья. Мы пришли помочь тебе. Сейчас мы тебя развяжем, и ты будешь делать всё, что захочешь. Можешь, конечно, убежать, но лучше останься с нами. Вместе легче и веселей.

Он заговорил что-то невразумительное, заёрзал, протянул ко мне связанные руки.

— Но вначале скажи, что с тобой произошло? Чего ты так боишься?

Он бормотал быстро, свистящим шепотом, произнося невнятные части слов. Отдельные слова угадывались, но в какойто смысл они никак не могли сложиться.

— Это, чего ты боишься, находиться там, за лесом?

— Оно не даёт тебе выйти отсюда, да? — я выговаривал медленно, громко, плавно, подавая ему пример. Он понял, отрицательно затряс головой, показывая руками в разные стороны, — Вле… левс… вез… всу… взед… взде… здев… везд…

— Что? Это здесь? В лесу? Везде? Но там ничего нет. Мы ничего не видим. Тебе просто кажется.

Он продолжал трясти головой, подскакивая на месте, в паническом нетерпении протягивая связанные руки.

— Сколько вас тут? Кроме тебя еще есть люди?

Он закивал утвердительно. Похоже, у него не было тяжкого умопомешательства. Вероятно, временный шок, затмение.

— Ты из тех, кого пропустила Кайма? Из тех, кто захотел вернуться? Мы поможем тебе вернуться. Мы идём в Згу.

Пленник вдруг заверещал благим матом. Глаза его округлились, губы побелели. Взвизгивая что-то сов-сем бессмысленное, он тыкал связанными руками в сторону зарослей, в сторону тучной зелёной ели, возвышающейся над другими деревьями. Ни под елью, ни вокруг неё ничего не было. Это для нас не было. Он отчаянно завертелся на месте, задёргался, силясь порвать верёвки, затем покатился по траве, любым способом пытаясь спасаться от чего-то одному ему ведомого. Вопли и взрыды его стали совершенно истеричными, мало похожими на человеческие. Мне ещё не доводилось видеть людей, объятых таким ужасом. От этого, наверное, и умереть можно.