Владимир Зенкин - Город Зга

Острый тоскливый холодок опять кольнул меня. Зачем так случилось? Зачем згинцам было покидать Згу? Двадцать лет! Сами всё испортили. А теперь…

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошагали мимо многочисленных дверей без табличек. Нас ввели в большой светлый кабинет, судя по мебели, в бывший кабинет директора школы. Из-за стола к нам поднялся человек.

«Тоже директор? — мысленно усмехнулся я, — Директор чего?»

— Нет, я не директор, — улыбнулся человек, легко прочитав мои мысли, — Я зиждитель. Проходите, располагайтесь, как дома. Вы и есть дома.

Голос у него был глухой, ровный вязкий. С таким голосом затруднительно было бы кричать или ругаться.

Он сделал знак, и все сопровождающие вышли. Кроме капитана, который остался стоять возле двери. Человек сделал повторный знак. Вышел и капитан, плотно прикрыв за собой дверь.

Лицо человека показалось мне чуть-чуть знакомо. Давным-давно мы встречались с ним где-то здесь, в Зге, бегло, мельком встречались, иначе я бы запомнил его получше.

— Встречались-встречались, — продолжил мои мысли человек, — Но я тоже не помню где. Да мало ли… Мы с вами, видимо, жили в соседних районах. Я такой же згинец, как и вы.

— Такой же? — хмуро заметил Пенёк, — Точь-в-точь? Отчего же это мы до сих пор не зиждители, а ты уже зиждитель? Крутая должность, а? Что же на тебе зиждется, можно узнать?

— Можно-можно, — почти весело сказал человек, — Сейчас мы всё друг о друге узнаем. Да вы присаживайтесь, друзья мои, отдыхайте, прошу вас, — широким жестом он показал на обширный велюровый диван, — в ногах правды нет, как известно.

Человек был примерно нашего возраста, невысок ростом, но прям, строен, с властно вскинутой головой. И лицо его было вполне обычным, даже интеллигентным, с удлинённым носом, открытым лбом с тонкими живыми губами.

Взгляд — острый, внимательный, иронически-благодушный. Это, если смотреть вскользь. А, если его поймать впрямую… Он не смотрел на нас впрямую.

Но один раз мне всё-таки удалось остановить и притянуть к себе его взгляд. И на секунду сломался какой-то его охранительный психо-запрет и нечто изнутри, из сути этого человека прорвалось в меня. Нечто в виде странных образов, диких нагромождений, мотивов, символов, мало, что значащих порознь, но в общем сцепленьи своём…

«Белесый туман… кайма… стена. Туман — не полоса, не граница, а сплошь, везде, всюду. Если взлететь ввысь над туманом, сверху видно: он залил всё вокруг, всю Землю. Если снова вниз, в туман — в тумане невнятные тени, мириады невнятных теней: слепых, беспомощных, ищущих… себя, пути, смысла, поводыря… Поводырь? Вот он… он — поводырь… он — единственный смысл… он — другой, он — выше теней, он знает куда идти. По его мановению тени сбиваются в огромные толпы… идут, бегут, бросаются, куда указано; движенье преображает, материализует тени, и они вдруг становятся не невесомыми обитателями тумана, а тяжёлыми каменными изваяньями, зло, напроломно стремящимися куда-то. Грозный многотонный их топот сминает и рушит всё, и твёрдая земля под ногами размягчается, растворяется, пропадает, делается туманом… И проваливаются все: и он и они — бесконечно вниз, амортизируя об упругий туман, проныривают его гигантскую толщу; высвобождаются из тумана в ином мире, где в небе багрово-карминовом нет Солнца, нет звёзд, нет Луны, где небом можно считать то, что вверху, но можно и наоборот…

В мире, готовом взорваться неизвестно когда и неизвестно от чего, и готовность к взрыву-погибели — движущая основа этого мира, его прелесть и страсть; в мире, где никого нет, кроме него и их, бывших теней, сделавшихся невыносимо прекрасными существами: не людьми, не животными, не растениями. Он — один, единствен. Их — несметное множество. Он — нежно ненавидит их. Они — люто обожают его. Для того, чтобы их обожание не ослабевало, он должен их частично уничтожать и причинять им страдания во всех возможных формах. Им жизненно потребно это, и ему тоже. Они живут вечно в жесточайше прекрасной гармонии…»

Это заняло пару мгновений, он вздрогнул, резко отвёл взгляд, даже отошёл к окну. Мы молча сидели на мягком диване и ждали. Через минуту он возвратился от окна, радушно улыбаясь, как ни в чём ни бывало.

— Итак, поговорим по душам, как истинные згинцы, — сказал он, взяв стул и усаживаясь перед нами, — Меня зовут Марк. Просто Марк. Это для них я «зиждитель», — кивнул он за окно, — А для вас — сами понимаете. Это дурацкое словечко, кстати, не я придумал. А кто вы, позвольте полюбопытствовать?

Мы представились.

— Предвижу ваши вопросы, недоумение и, наверное, недовольство по поводу тех людей, которые встретили вас и сопроводили сюда.

— Ну что вы, какие пустяки! — саркастически воскликнула Вела, — Наоборот, мы так признательны за вашу гуманность, за то, что не заковали нас в наручники, что никого не застрелили, не забили прикладами…

— Я приношу вам свои извинения, — склонил голову хозяин кабинета, — По-видимому, действия охраны были излишне жёсткими. Я строго разберусь с капитаном и с остальными, обещаю вам. Но поймите, они не знали, кто вы. Я тоже не знал, пока не увидел вас здесь. Нам было известно, что к Зге движется четверо людей. Откуда, зачем, с какой целью? Вот они и заподозрили в вас злоумышленников. Но, я полагаю, физического насилия не было применено?

— Попробовали бы хоть пальцем… — внушительно сказал Пенёк.

— Ну, вот и прекрасно. Забудем про этот инцидент. Очень замечательно, что вы добрались, что вы здесь, в этом кабинете, что вы — згинцы. Не просто згинцы, а… — он испытывающее, как бы отстранившись, окинул нас взглядом, — Я… не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — медленно ответил я, — Ну, а что в этом такого уж замечательного? Для вас, например.

— Хороший вопрос требует хорошего ответа. Прежде всего вам надо до конца разобраться в том, что здесь произошло. И что произойдёт в ближайшее время.

— Разберёмся, смею вас уверить. Но нам почему-то навязчиво стараются помочь в этом. Там, откуда мы пришли, очень старались. И вы, как я вижу, преисполнены тех же благих намерений. Но дело в том, что мы пока не нуждаемся ни в чьей помощи.

— Ох, не спешите. Не всё так доступно и просто. Даже для вас. Нам с вами, друзья мои, всё-таки надо объясниться и понять происходящее. И друг друга. Потому, что мы с вами — это мы. Мы! А все остальные — это всего лишь остальные. Не более.

— Не совсем ясно, — усмехнулся я, — Вернее, совсем не ясно.

— Те люди, которые вас послали сюда…

— Послали? — возмутился Пенёк, — Мы что, очень похожи на посыльных?

— Не так сказал, извините, — миролюбиво поправился Марк, — Так вот, те государственно озабоченные люди страшно боятся того, что происходит здесь. И в первую очередь, нас. Потому что мы — результат происходящего. Очень долговременный результат. И очень серьёзный. Если бы они до конца поняли, что здесь произошло, и кто есть мы, они бы все просто сдохли со страху.