Клэр Корбетт - Дайте нам крылья!

— Черт побери, я и не знала, что получится так весело! — закричала Сойка, когда они поднялись над краем утеса и ринулись к реке.

Когда они шлепали по воде, Пери поняла, что она совершенно вымотана и телом, и духом и при этом абсолютно счастлива.

Впереди был длинный-длинный вечер. Пери еще поиграла с Хьюго на отмели, где вода была цвета чая. У теплой прозрачной заводи Пери вдруг охватил полный покой — впервые за долгие месяцы и годы. Да, такой беззаботной она была разве что в четыре года, когда играла у реки на ферме Жанин.

Шахиня сидела на своем любимом насесте — на ветке, нависавшей над водой.

— Экекекекеке, — несколько раз высказалась она, звонко и резко, словно выговаривала им, когда Хьюго слишком уж заливисто смеялся.

— А где твои соколята? — дерзко спросила Пери у сапсанихи. — Ты их так же ругала?

Шахиня нахохлилась и подремала на солнышке. Она была настоящая охотница, в совершенстве владела собой и прекрасно умела беречь силы, так что могла сидеть без движения долгие часы напролет — точь-в-точь каменное изваяние.

Пери сосредоточилась на каждой уходящей минуте, на том, как солнце греет спину, как скатываются с промасленных перьев капли воды, как приятно ноют крепнущие мышцы спины и крыльев. Каждая секунда несла бездонные познания. Она, Пери, — мама Хьюго! Его настоящая мама. Она имеет право ухаживать за ним, любить его — именно так, как любит сейчас. Она постоянно посматривала на него, оценивая, какое расстояние теперь разделяет их — или, наоборот, сближает.

А еще она теперь ощущала, как с каждым часом, проведенным в воздухе вместе с летателями из «Орлана», набирается силы и мастерства. С каждой минутой она становилась все ближе к тому, чтобы стать настоящим летателем — такого она и представить себе не могла. Наконец-то ее мечты сбылись и она добилась этой воздушной легкости!

Как обидно, что две главные радости в своей жизни — радости, которые невозможно примирить друг с другом — она познала одновременно и именно здесь, в группе «Орлан».

Ее всегда мучила эта неопределенность — что бы Пери ни делала, второе призвание не давало ей покоя. Мать и летатель, две стороны ее натуры, за несколько дней в «Орлане» обрели определенность и заявили о себе, как будто раньше Пери была костром, тлеющим, полузатоптанным, а теперь разгорелась жарким пламенем. Она была и костром, и ветром, который его раздул, и ветер этот стал вдвое сильнее, два сильных потока влекли ее в разные стороны — мать и летатель. Не получится ли так, что теперь она попросту сгорит и ветер развеет ее прах? На миг она даже поняла, почему Авис и Питер так неоднозначно относились к Хьюго. Будь он слетком, будь у него крылья — она не оказалась бы на этом распутье. Но крыльев у него не было, и то, что она любила больше всего на свете, разрывало ее надвое: мать и летатель.

Пери дала Хьюго грудь, потом покормила ужином — в пещерке за водопадом нашлась кое-какая еда. Солнце еще вовсю припекало спину, но уже клонилось к закату, Хьюго клевал носом. Наигрался за день и с Пери, и с Рафом.

Пери завернула Хьюго в одеяло и отнесла под скальный навес. Там оказалась Латона — она тоже решила вздремнуть. Пери оставила спящего Хьюго под боком у Латоны и зашагала обратно по тропинке, по-прежнему переполненная ликованием. Тело вспомнило, что такое чувственные удовольствия, было полно сил, потому что избавилось от страха, — все радости полета оказались теперь в распоряжении Пери, и с каждым днем их будет только больше.

Когда Пери вышла к реке, там не было никого, кроме Беркута, который перевязывал себе одну из многочисленных ран. Он почувствовал взгляд Пери и поднял голову.

— Помоги-ка, — сказал он и показал спину — на лопатке, под крылом, была большая ссадина, заклеенная пластырем. — Мне самому не достать.

— Мне тоже, — сказала Пери. — Ты слишком длинный.

Беркут сел на песок, а Пери — вплотную к нему на бревно у него за спиной. Он откинулся назад и выгнул крыло. Пери осторожно отлепила пластырь и повязку, промыла ссадину и синяк вокруг.

Беркут морщился и кривился.

— Что случилось?

Он помотал головой:

— Неважно.

И сунул ей аптечку.

Пери открыла ее и побрызгала больное место ну-скином. Провела рукой по расправленному крылу, докуда дотянулась.

— Дай-ка осмотрю перья, — предложила она. — Может, еще какие-нибудь поломались, подклеим.

Беркут полуобернулся и покосился на нее.

— Валяй.

Пери перебрала все перья на крыльях Беркута, и темные, и золотые, а потом разгладила их до блеска. Прижалась к его спине всем телом — ведь иначе было не дотянуться до перьев на передней кромке крыла. Погладила Беркуту плечо и почувствовала, как он вздрогнул.

— Беркут… — прошептала она, прижимаясь к нему еще теснее.

— Что?

— Сними с меня браслет, а?

— Нет.

Пери поцеловала его в шею.

Беркут встал и повернулся лицом к ней. Наклонился, помог ей подняться, взяв за запястье. И повел ее вдоль реки — все так же за запястье. Пери приходилось бежать, чтобы поспеть за ним. Беркут привел ее на маленький уединенный пляж. И обнял с непоколебимой, расслабленной уверенностью в себе — в этом был весь Беркут. Губы у него были мягкие, он был выше и куда массивнее Питера, с нежной, смуглой, теплой кожей и тугими, жесткими мускулами.

Беркут поцеловал ее.

— Что тебе от меня нужно?

— Хочу познакомиться поближе, — ответила Пери. — Ты тут самый загадочный. Откуда ты столько всего знаешь? Знал, что я попала в шторм. Знал, как лечить нас с Хьюго.

— Разве не ясно? — лениво отозвался Беркут, глядя на нее сверху вниз. Пери невольно покосилась на повязки на его руках и груди, на татуировки на плечах…

«Шесть лет упорных тренировок с лучшими из лучших», — говорил Нико.

— Боже мой! Ты был Хищником?

— Нет, — тихо уронил Беркут. — Я и сейчас Хищник.

«Так вот они какие, Хищники», — успела подумать Пери, очутившись в его мускулистых объятиях. Беркут потянул ее к себе и, когда они слились воедино, у Пери вырвался прерывистый вздох; на нее вдруг снизошла блаженная безмятежность, которой она ни разу не изведала с Питером, потому что тогда, с ним, все происходило словно в лихорадке, оба задыхались, спешили к цели, и Пери помнила его сокрушительный напор и свой яростный отклик. А теперь, с Беркутом, все получалось совсем иначе: когда Пери заторопилась было, Беркут мягко приостановил ее, прижал к себе, и оба почти что замерли. Касания и поцелуи лились медленно, как струя меда, и Пери показалось — она вот-вот растает в низких лучах закатного солнца, растворится без остатка. Она была словно в забытьи, в полусне, время как будто остановилось, — медленно, тяжкими медовыми каплями, текли минуты, а может, часы, и Пери дивилась, что не потеряла сознания от наслаждения.