Нил Шустерман - Нераздельные

— Художник называет его Orgão Orgânico — «Органический орган».

Все налысо обритые головы сейчас в инертном покое; они симметрично расположены над клавиатурой на разных уровнях и соединены с ней трубками и шлангами. Это само воплощение мерзости, настолько чудовищное и гротескное, что даже не способно вызвать у Рисы никаких эмоций. Инструмент слишком ужасен, чтобы хоть как-то на него реагировать. Девушка медленно-медленно протягивает руку и нажимает на клавишу.

И прямо напротив нее голова, лишенная тела, открывает рот и издает чистейшее до первой октавы.

Риса взвизгивает и отскакивает назад, прямо на Дювана. Тот мягко придерживает ее за плечи, но она высвобождается.

— Бояться нечего, — успокаивает он. — Уверяю тебя, их мозги где-то в других местах — возможно, помогают богатым бразильским детишкам лучше соображать. Вот только глаза время от времени открываются, и это немного неприятно.

Наконец, Риса пытается озвучить собственное мнение, далеко не такое ясное и четкое, как прозвучавшая нота:

— Эта… штука… эта вещь…

— Невероятна, я знаю. Даже я пришел в замешательство, увидев ее впервые. И все же, чем больше я смотрел на нее, тем больше она меня очаровывала. Такие прекрасные голоса достойны быть услышанными, правда? К тому же мне не чужда некоторая ирония. «Леди Лукреция» — мой «Наутилус», и у меня, как у капитана Немо, должен быть свой орган.

Хотя Риса отвернулась от инструмента, она чувствует, как ее тянет оглянуться, посмотреть назад. Она в смятении: что если «эта штука» посмотрит в ответ?

— Не хочешь поиграть? — спрашивает Дюван. — Я неважный музыкант, а ты, как я слышал, превосходная пианистка.

— Да я скорее отрежу себе руки, чем трону эту дрянь еще раз! Пойдемте отсюда.

— Как угодно, — отвечает Дюван, заметно разочарованный. Он ведет Рису через комнату к лестнице. — Сюда, пожалуйста.

Риса побыстрее стремится убраться от Orgão Orgânico. И все же, как говорил Дюван, образ страшного инструмента не покидает ее. И еще это странное чувство притяжения — такое испытываешь, стоя над пропастью, когда хочется наклониться вперед и отдаться на волю земного тяготения. Как бы ни ужасало Рису это восьмидесятивосьмиликое чудовище, еще больше ее ужасает осознание того, что она не прочь поиграть на нем.

Они покидают уютные жилые помещения Дювана и спускаются в чрево громадного самолета, в коридорах и переходах которого нет ни полированного дерева, ни кожи — лишь практичные алюминий и сталь.

— Заготовительный лагерь занимает две передних трети «Леди Лукреции». Уверен — на тебя произведет впечатление, как эффективно мы организовали пространство.

— Зачем? Зачем вы мне все это показываете? У вас какие-то особые цели. Какие?

Дюван приостанавливается около большой двери.

— Я твердо верю, что чем скорее ты преодолеешь первоначальный шок, тем скорее обретешь покой и примиришься.

— Никогда я ни с чем здесь не примирюсь!

Он кивает — возможно, принимая ее высказывание, но не соглашаясь с ним.

— Если есть на свете что-то, в чем я разбираюсь, то это человеческая природа. Мы принадлежим к высшему виду живых существ, не так ли? Потому что обладаем замечательной способностью к приспособлению, и не только физическому, но и эмоциональному. Психологическому. — Он кладет ладонь на ручку двери. — У тебя изумительные способности к выживанию, Риса. Не сомневаюсь — ты приспособишься, причем самым блистательным образом.

И он распахивает дверь.

Давно, еще когда Риса жила в детском доме, ее вместе с другими воспитанниками повели на экскурсию на фабрику, где производили шары для боулинга. Самое большое впечатление на Рису произвела почти полная непричастность людей к производству. Все делали машины: штамповали заготовки, полировали поверхность, сверлили в шарах дырки в точном соответствии с указаниями компьютера.

Как только Риса переступает порог «заготовительного лагеря», она сразу понимает: никакой это не лагерь. Это самая настоящая фабрика.

Здесь нет раскрашенных в веселые тона спальных корпусов, нет лучащихся энтузиазмом консультантов. Все это заменяет огромный цилиндрический барабан по меньшей мере двадцати футов в диаметре — вровень со стенками самолета. В барабане больше сотни ячеек, и в каждой лежит расплет. Словно мертвецы в катакомбах.

— Не позволяй внешнему виду обмануть тебя, — замечает Дюван. — Их постели — из самого высококачественного шелка, машина удовлетворяет все их нужды. Они отлично накормлены и содержатся в идеальной чистоте.

— Но они же без сознания!

— Только наполовину. Им вводят мягкое снотворное, держащее их в сумерках, на границе сна и бодрствования. Это очень приятное состояние.

У дальнего конца цилиндра со спящими расплетами находится большой черный ящик размером со старинную медицинскую барокамеру. Риса не хочет даже думать, для чего он предназначен.

— Где Коннор?

— Здесь. — Дюван неопределенно обводит рукой барабан с расплетами.

— Я хочу его видеть.

— Не стоит. Может быть, в другой раз.

— Вы имеете в виду, когда его уже расплетут?

— К твоему сведению, до его расплетения еще по меньшей мере несколько дней. Аукцион, на котором будут проданы органы Беглеца из Акрона — мероприятие масштабное, на его подготовку потребуется много времени.

Риса обводит взглядом спящих расплетов и снова чувствует дрожь в коленях, как будто еще не весь транк вышел из ее организма. А Дюван с беззаботной уверенностью шагает сквозь цилиндр.

— Бирманская Да-Зей обитает в самом мрачном углу так называемого черного рынка. Медленное расчленение без анестезии в антисанитарных условиях. Возмутительно! У меня все совершенно по-другому. Я даю этим расплетам все самое лучшее — такой заботы они не получат ни в одном официально санкционированном заготовительном лагере. Комфорт, покой, безболезненная электростимуляция, держащая их мышцы в тонусе, постоянная эйфория, в которой они ожидают своего расплетения. У меня приобрели органы многие мировые лидеры, хотя они никогда в этом не признаются. Включая и кое-кого из твоей страны, должен добавить.

Барабан внезапно оживает и начинает вращаться вокруг них, ячейки с расплетами перемещаются. Механическая рука протягивается к одной из них и касается спящего там расплета с ласковой заботливостью матери.

— Надеюсь, экскурсия окончена? Даже если нет — мне плевать. С меня хватит!

Дюван провожает Рису обратно в гостиную. Она старается не смотреть на живой орг а н, но невольно замечает его отражение в зеркале. Войдя в спальню, они обнаруживают там какого-то человека, заправляющего постель. При их появлении слуга начинает работать быстрее.