Питер Уоттс - Бетагемот

Казалось бы, неважно — в обычных обстоятельствах превосходство все равно несомненное, даже с поправкой на то, что за последние пять лет меткость у Лабина была уже не та. Даже с поправкой на то, что Фонг скрывался в тени, а Кену, стоило ему выглянуть из-за угла, солнце било прямо в глаза. Прицеливаться так, конечно, труд­новато, но все же — Лабин был профессионалом.

По-настоящему сравняли шансы телохранители Фон­га. Их обнаружились целые тысячи, и все они разом атаковали Кена.

Он почти не заметил их приближения: тучу мошкары, зависшей над уцелевшим на берегу клочком зелени. По прежнему опыту Лабин счел их совершенно безвредными. Походя отмахнулся, глядя только на бетонный барьер, разрезавший берег... а в следующий миг они атаковали: рой насекомых, похожих на москитов, но злобных как пираньи.

Они кусались, они отвлекали, они мешали сосредо­точиться и не давали подкрадываться. Фонг, украдкой хлебавший воду из стока, увидел его и успел пальнуть, прежде чем нырнул обратно в укрытие. Он бы так и ушел, если бы Лабин, прорвавшись сквозь кордон насекомых к сливу, не загнал жертву в тоннель.

— Я хочу забрать тебя в больницу! — крикнул он. — Ты заразился...

— Пошел на хер, — выкрикнул в ответ Фонг.

Эскадрилья тяжелых пикировщиков нацелилась на открытую кисть Лабина, почти не нарушая строя: эти уроды преследовали его! Он с силой хлопнул себя по руке — и достал только самого себя. Пришлось развернуть и натянуть изолирующие перчатки, перекидывая «Шу­берт» из руки в руку, а потом потянуться через плечо за капюшоном.

Только кармашек на спине оказался пустым. Капю­шон, скорее всего, висел на каком-нибудь суку в остав­шейся позади чаще.

А человек перед ним целых двое суток контактировал с Сеппуку. Лабин позволил себе негромко выругаться.

— Я не хочу тебе зла, — снова заорал он. Что было чистой правдой — пока. Желание убить хоть что-нибудь еще не пробилось сквозь самоконтроль. Налетели новые насекомые: он прихлопнул несколько на предплечье и потянулся к берегу — зачерпнуть воды и смыть, — но остановил себя. Трудно сказать наверняка, но, похоже, у раздавленных мошек было слишком много ног.

Смахнув их с руки, он вернулся к первоочередной задаче и самую малость повысил голос:

— Пойдешь со мной и не вздумай спорить!

«У насекомых... да, по шесть ног». Он отмахнулся от нового захода: на загривке уже горели точки укусов.

— Вопрос только в том, пойдешь ты сейчас или потом.

— Потом, урод! Я знаю, на чьей ты стороне!

— Тогда обсудим, доставить тебя в больницу или в крематорий? — пробурчал Лабин. Рой нацелился в лицо. Он жестоко хлопнул себя по лбу. На ладони остались три расплющенных трупика. У каждого — по восемь ног.

У кого там по восемь ног? У пауков? Пауки летают?

И охотятся стаями?

Он вытер ладонь о подвернувшийся под руку клочок зелени, устилавшей набережную. Стебли отдернулись от прикосновения. Он инстинктивно убрал руку. Какого?..

Модификанты, без вопросов. Или случайный гибрид. По листве шли волны перистальтики.

«Сосредоточься. Не отвлекайся».

Новый заход пикирующих бомбардировщиков. Их ста­ло поменьше — может, большую часть роя он уже унич­тожил. Лабину казалось, что он уже задавил сотню роев.

Скребущий звук за барьером.

Он выглянул из-за желоба. Фонг карабкался по сухой полоске бетона на дальней стороне слива. Стену за его спиной украшало впечатляющее граффити: стилизован­ное женское лицо с пустыми белыми глазами и резким зигзагом вензеля: MP.

Фонг заметил его и выпустил три пули наобум. Ла­бин не потрудился даже пригнуться: его микроволновик уже был настроен на широкий луч, слишком рассеян­ный, чтобы убить, но достаточно мощный, чтобы разо­греть последний обед Фонга вместе с кишками. Беглец скорчился от рвоты, содержимое желудка плюхнулось в мелкую воду, бегущую по слою слизи. Оскользнувшись, беглец покатился вниз по желобу. Лабин поставил ногу на кстати подвернувшийся сухой участок и потянулся, чтобы перехватить падающего. Эскадрилья пауков вы­брала именно этот миг для последнего штурма. Лицо и шею облепили кусачие твари. Лабин пошатнулся, ловя равновесие, и Фонг пролетел мимо, задев ногой лодыж­ку охотника. Лабин грохнулся, как груда очень злобных кирпичей.

Оба выскочили из желоба.

Падать было не далеко, но приземляться жестко. От Мерримак осталась лишь тень прежней реки: они рухну­ли не в воду, а на мозаику галечных отмелей и засохшего ила, чуть смоченную струйкой из стока. Лабина самую малость утешило, что он шлепнулся на Фонга.

От удара того опять вырвало. Кен откатился в сторону и встал, стирая рвоту с лица. Засохший ил трескался и разъезжался под ногами. Лицо, шея и руки безумно че­сались, но атаку членистоногих камикадзе Лабин, кажет­ся, отбил. Из правой руки сочилась кровь, считающаяся сверхпрочной мембрана лопнула от локтя до запястья. Острый осколок камня длиной с большой палец впился в мякоть ладони. Кен выдернул его, и руку словно про­нзил разряд тока. Из раны хлынула кровь. Промокнув ее, он увидел в глубине разреза узелки жировой ткани, теснившиеся булавочными головками из слоновой кости.

Микроволновик валялся в нескольких метрах от Ла­бина, и он, морщась от боли, подобрал его.

Фонг так и лежал навзничь, весь в синяках, с левой ногой, вывернутой под неестественным углом. Кожа у него краснела на глазах, на лице вздувались пузырьки от лучевого ожога. Фонг был явно не в форме.

— А неплохо, — заметил Лабин, рассматривая упав­шего.

Фонг поднял на него стеклянный взгляд и выдавил что-то вроде: «Что...»

«Ты не стоил таких трудов, — думал Лабин. — Из-за таких, как ты, потеть не стоит. Ты — пустое место. Как ты смеешь быть таким везунчиком! Как ты смеешь меня злить!»

Он пнул Фонга под ребра. Одно сломалась, порадо­вав треском.

Беглец завопил.

— Ш-ш-ш, — успокоил его Лабин и, наступив каблуком на раскрытую ладонь, повозил взад-вперед. Фонг завизжал. Лабин поразмыслил над его левой ногой — еще целой, — но решил не ломать. В асимметрии есть своеобразная эстетика. Поэтому он наступил на сломанную и хорошенько нажал.

Фонг взвыл и потерял сознание. Это ничего не меня­ло: Лабин возбудился уже от первого перелома.

«Давай», — подгонял он себя.

Неспешно обошел изломанное тело и остановился у головы. Ради опыта занес каблук.

«Ну давай же, это пустяки. Никому нет дела».

Однако у Лабина были правила. Конечно, с Трипом Вины им не сравниться, но в том, собственно, и смысл. В том, чтобы решать самому. Исполнять собственные ал­горитмы. Доказать, что он не обязан сдаваться, доказать, что он сильнее собственных желаний.

«Кому доказать? Кому до этого дело?»

Но он уже знал ответ.

«Парень не виноват. Виноват ты».