Стивен Кинг - Несущая огонь

Чарли, мы полетим в Лос — Анджелес или в Чикаго. Я, кажется, придумал, как организовать пресс — конференцию. Я рассчитываю на помощь Квинси, моего старого друга, который, наверное, пожалуй, даже наверняка, вылетит нам навстречу, надо только дать ему знать. А что такое пресс — конференция? Это значит, что про нас узнает вся страна. Даже если они нас опять куда-нибудь упрячут, по крайней мере мы будем вместе. Надеюсь, ты хочешь этого не меньше, чем я.

Наше нынешнее положение можно было бы считать сносным, но они заставляют тебя поджигать, преследуя самые гнусные цели. Если ты сейчас думаешь, «ну вот, опять куда-то бежать», поверь мне, это в последний раз… и мама, я уверен, сказала бы то же самое.

Я по тебе соскучился, Чарли, и очень тебя люблю.

Мало что от той ночи запомнилось. Запомнилось, что среди ночи ей стало жарко, она встала и погасила жар. Смутно запомнился сон — ощущение свободы,

(там впереди свет — там кончается лес и открывается равнина, по которой Некромансер будет нести ее не зная устали)

к которому примешивался страх и чувство потери. Так вот чье лицо это было, вот кто ей все это время снился — Джон. Да разве она не догадывалась? Разве не догадывалась

(леса горят, только не трогай лошадей, пожалуйста, не трогай лошадей) все это время?

Когда она утром проснулась, ночные страхи, и растерянность, и боль от сознания, что ее предали, уже переплавлялись со всей неизбежностью в гнев — твердый и пылающий, как алмаз.

Пусть только попробует помешать нам в среду, повторяла она про себя. Пусть только попробует. Если все это правда, пусть только посмеет показаться нам на глаза.

Ближе к обеду открылась дверь, и Рэйнберд вкатил свою тележку со шваброй, полиролями, губками и тряпочками. Полы его белого халата развевались.

— Привет, Чарли, — сказал он.

Чарли сидела на кушетке и разглядывала книжку с картинками. Она подняла глаза — бледненькая, неулыбчивая… настороженная. Кожа обтянула скулы. С опозданием улыбнулась. Не ее улыбка, подумал Рэйнберд.

— Привет, Джон.

— Вид у тебя сегодня, Чарли, ты уж меня извини, неважнецкий.

— Я плохо спала.

— Правда? — Он был в курсе. Этот болван Хокстеттер закатил форменную истерику по поводу того, что ночью температура в ее комнате поднялась на пять или шесть градусов. — Бедняга. Из-за папы?

— Наверно. — Она захлопнула книжку и встала. — Пойду полежу. Даже разговаривать неохота.

— Ложись, ясное дело.

Он проводил ее взглядом и, когда дверь в спальню закрылась, отправился на кухню набрать воды в ведро. Странно она на него посмотрела. И улыбнулась странно. Все это ему не понравилось. Плохо спала — что ж, бывает. Все время от времени плохо спят, а утром кидаются на жен или бессмысленно таращатся в газету. Бывает. И все же… внутри звенел тревожный звоночек. Он уже забыл, когда она так на него смотрела. И не бросилась к нему, как обычно, что тоже ему не понравилось. Затворилась в каком-то своем мирке. Это его тревожило. Может, все дело в бессонной ночи… а дурной сон позавчера — может, не то съела… и все равно это его тревожило.

И еще одно: вчера под вечер к ней заглянул Кэп. Такого еще не бывало.

Рэйнберд поставил ведро и надел на швабру пористый валик. Окунув швабру в ведро, он отжал валик и принялся размашисто и не спеша протирать пол. Его страшное лицо было спокойным и невозмутимым.

Уж не хочешь ли ты, Кэп, вонзить мне нож в спину? Думаешь, самое время? Решил меня уделать?

Если так, то он здорово недооценил Кэпа. Одно дело Хокстеттер. Ну, появится в комиссии или подкомиссии сената — и что? Там вякнул, тут брякнул, а в результате пшик. Начнет потрясать Доказательствами. Может даже позволить себе роскошь повспоминать, какой там на него нагнали страх. Другое дело — Кэп. Кэп прекрасно понимает, чем оборачиваются все доказательства, когда речь заходит о таком взрывоопасном материале (чем не каламбур?) , как Чарли Макги. Поэтому, когда в закрытом заседании выступит Кэп, он будет говорить о другом — об ассигнованиях, причем размениваться не станет, а просто обронит одно из самых зловещих и загадочных выражений из бюрократического лексикона: долгосрочные ассигнования. И хотя ничего не будет произнесено вслух, все присутствующие отлично поймут, что в подтексте — вопрос евгеники. Конечно, рано или поздно, рассуждал дальше Рэйнберд, /Кэпу все же придется пригласить группу сенаторов на аттракцион Чарли. «Может быть даже с детьми, — подумал Рэйнберд, намачивая пол и протирая. — Это будет поинтереснее, чем дрессированные дельфины в океанариуме».

И тут, Кэп это знает, ему очень понадобится кое — какая помощь.

Так зачем он к ней приходил вчера? Зачем раскачивает лодку, в которой сам сидит?

Рэйнберд отжимал пористый валик, наблюдая, как грязная мутная вода стекает в ведро. Он снова бросил взгляд на закрытую дверь спальни. Чарли от него отгородилась, и это ему не нравилось.

Тут было, было отчего забеспокоиться.

Вторая половина дня в понедельник выдалась ветреная, но Рэйнберд этого не знал — весь вечер он посвятил сбору информации. Информация оказалась тревожной. Первым делом он пришел к Нири, который обслуживал мониторы во время вчерашнего визита Кэпа к Чарли.

— Я хочу посмотреть видеозаписи, — сказал Рэйнберд.

Нири спорить не стал. Он устроил Рэйнберда в маленькой комнатке за холлом наедине с воскресными записями и видеокассетником «Сони», позволяющим увеличивать изображение и делать стоп — кадр. Нири был рад от него отделаться и только молил Бога, чтобы Рэйнберд еще чего-нибудь не попросил. Если девчонка монстр, то Рэйнберд, этот гигантский ящер, монстр вдвойне.

Записи представляли собой кассеты, рассчитанные на три часа звучания и снабженные пометкой «00.00–03.00» и дальше. Рэйнберд нашел нужную кассету и прокрутил сцену с Кэпом четыре раза подряд, прервавшись лишь затем, чтобы вернуть момент, когда Кэп произносит: «Ну, мне пора. Мы еще увидимся, Чарли. Ни о чем не беспокойся».

Многое в этой записи смущало Джона Рэйнберда.

С Кэпом было что-то не так, и это настораживало. Он казался постаревшим; то и дело, говоря с Чарли, он терял нить, как какой-нибудь склеротик. Его взгляд — блуждающий, бессмысленный — странным образом напоминал Рэйнберду выражение глаз у солдат, одуревших от затяжных боев, выражение, которое его собратья по оружию удачно окрестили «заворот мозгов».

Я постараюсь все уладить… к среде. Да — да, к среде я все улажу.

Какого рожна он сказал это?

Пообещать ей такое — значило распрощаться с мыслью о будущих тестах. Отсюда напрашивается вывод: Кэп затеял свою игру, интригует в лучших традициях Конторы.