Павел Корнев - Сиятельный

Разрази меня гром! Только Альберт мог увлечь посетителей борделя и шлюх балладой о любви!

– Леопольд! Спаситель! – обернулся ко мне поэт. – Ты гений! Ты зришь в самую суть! У меня открылось второе дыхание!

Оставив собутыльников, Брандт отошел к стойке бара и опрокинул в себя остававшееся в бокале вино. Небрежно вытер губы шейным платком и с нескрываемой гордостью произнес:

– Я стал прежним! – и сразу добавил: – Вина!

Рядом немедленно оказался предупредительный халдей, он наполнил бокал Альберта и выжидающе посмотрел на меня. Я отпустил его взмахом руки, но поэта уже несло, он потребовал:

– Лимонада моему другу! – и тем самым обеспечил моей персоне пристальное внимание всей почтенной и не очень почтенной публики.

Но лимонад оказался хорош. Я осушил стакан, позволил наполнить его вновь и тихонько спросил поэта:

– Где мы можем поговорить наедине?

Альберт отвел меня в отгороженный от основного зала альков, плюхнулся на заваленный надушенными подушками диван и приник к бокалу с вином. Я уселся рядом и выпил лимонада. Холодный напиток умиротворяющей прохладой разлился по телу и прогнал нервозность.

– Лео? – встрепенулся Альберт, чрезвычайно удивленный затянувшейся паузой. – Ты хотел поговорить?

– Да. Держи, – и я передал поэту его студенческий перстень.

– Мать честная! – обрадовался Альберт. – Ты нашел его? Куда он завалился, под трюмо?

– Неважно.

Альберт попытался надеть перстень на искривленный мизинец, нисколько в этом не преуспел, попробовал примерить его на другую руку, но вновь безуспешно. Тогда он вытащил из жилетного кармана серебряные часы, прицепил злополучное кольцо на цепочку и моментально потерял к нему всякий интерес.

– Я твой должник, Лео! – тем не менее уверил меня поэт.

– Не без того, – подтвердил я и вздохнул: – Кстати, насчет Киры…

– Киры? – встрепенулся Альберт. – Как она тебе? Отличная фигура у девочки. А какая страстная! Не хочешь познакомиться с ней поближе? Не пожалеешь, поверь мне!

Я только покачал головой, не став упоминать, что уже познакомился с Кирой куда ближе, чем когда-либо знал ее Альберт.

Зачем? Ценность потерянного перстня, равно как и внезапно вспыхнувшая в его сердце любовь, были распалены чарами, а после смерти «музы» поэт стал самим собой – расчетливым и циничным дамским угодником, безмерно талантливым и ничуть не менее ветреным.

– Так что с Кирой? – спросил Альберт.

– Она не хочет стеснять тебя, – сообщил я поэту. – Хочет дать тебе время прийти в себя.

Поэт с нескрываемым сомнением посмотрел на меня, но выпивка снизила критичность мышления, и Альберт лишь махнул рукой.

– Чертовски удачное стечение обстоятельств! – рассмеялся он после недолгих раздумий. – Если начистоту, Леопольд, ее общество уже начало меня тяготить.

– А мое? – спросил я.

– Да никогда!

– Тогда с тебя десятка.

Тут Альберт глянул на меня с неприкрытым сомнением.

– Ты, помнится, занимал у меня на днях? – прищурился он, поглаживая свою песочного цвета бородку.

– Это сверх того, – безапелляционно заявил я, забрал банкноту и спрятал ее в бумажник. Потом передал поэту блокнот и карандаш. – Будь добр, – попросил приятеля, – напиши кое-что для меня…

– Хочешь получить автограф? Серьезно?

– Пиши: «Я, Альберт Брандт, поручаю Леопольду Орсо отыскать принадлежащее мне имущество, а именно – кольцо студенческого братства Мюнхенского университета, и в соответствии с уложением о частной сыскной деятельности принимаю на себя ответственность…»

На этом месте поэт запнулся, но я уверил его:

– Альберт, это обычные формальности и не более того, – и нисколько не покривил при этом душой, просто забыл упомянуть о двух свежих покойниках.

Но это же не может считаться обманом, ведь правда?

Лучшая защита – это нападение. Не я это придумал, но мысль стоит того, чтобы повторять ее почаще. Хотя, если разобраться, на самом деле «лучшая защита» – не попадаться.

Просто избегайте внимания стражей порядка, и вам не понадобятся дорогие адвокаты, фальшивые алиби и деньги на подкуп несговорчивых свидетелей. Но если уж наследили, то последнее дело – надеяться на случай и пускать ситуацию на самотек. Нападайте – или моргнуть не успеете, как очутитесь за решеткой.

Мне как никому другому было известно, сколь непросто остаться вне поля зрения якобы неповоротливой махины правосудия, поэтому после разговора с Альбертом Брандтом я не поехал домой лечить расшатанные нервы крепким чаем и бисквитом, а отправился прямиком в Ньютон-Маркт. И отправился с уже готовым заявлением о раскрытии преступления. Отдал тоненькую стопку бумаг дежурному констеблю, уселся на жесткую лавку подальше от прикованного к поручню забулдыги и приготовился к долгому ожиданию.

Не волновался ничуть.

Доведись мне укокошить обычных жуликов, пусть даже рецидивистов-завсегдатаев розыскного листа, – и неприятности посыпались бы, как из рога изобилия. Убийство – это убийство; корона не одобряет, когда одни ее подданные лишают жизни других. А вот инфернальные создания – особая статья. Граждане не просто имеют право, но даже обязаны принимать для их уничтожения все необходимые меры, и хоть обычно под термином «все необходимые» подразумевается немедленный вызов полиции, самоличная охота на выходцев из преисподней вовсе не запрещена.

Главное – не ошибиться. Нашпигуешь алюминием или титаном суккуба – молодец, подстрелишь случайную бродяжку – отправишься за решетку. Законы империи мудры и справедливы.

Дежурившие ночью сыщики отнеслись к попавшему в переплет коллеге с пониманием и даже угостили кружкой кофе. Выяснив все обстоятельства происшествия, они отправили на место наряд констеблей, а меня отпустили отдыхать на все ту же скамью в вестибюле. И я был им за это откровенно благодарен – в камерах для задержанных условия далеко не столь комфортны, не говоря уже о весьма специфическом аромате тамошних мест.

Дежурный констебль растолкал под утро.

– Самоходная коляска ждет у гаража, – сообщил он, стоило только продрать глаза. – Поспешите, детектив-констебль.

– Конечно-конечно, – зевнул я и направился к черному ходу, где у ворот замер полицейский броневик, несуразным внешним видом напоминавший поставленный на колеса железный ящик. Рядом с его распахнутой дверцей курил шофер в кожаной тужурке, фуражке и форменных брюках.

– Детектив-констебль Орсо? – встрепенулся он при моем появлении.

– Он самый.

– Старший инспектор Ле Брен желает вас видеть, – сообщил тогда веснушчатый парень, выкинул окурок под ноги и не без сожаления растер его подошвой высокого сапога. – Готовы ехать?