Сергей Попов - Небо цвета крови

— В курсе, — кивнул напарник, чуть наклонил голову, втыкая во влажный пол потухший взгляд. Но потом, собравшись, — повернулся, взглянул на Курта исподлобья и сказал строго, рассудительно: — Только на что мы его брать-то с тобой будем? Вещей на обмен лишних у нас нет, денег — тоже… Продукты последние нести, добытые потом и кровью? Или как? За «спасибо» нам его никто не отдаст. Как тогда? Не понимаю…

Курт долго и проницательно смотрел на Дина, кусал нижнюю губу, потом заговорил мглисто:

— Пойдем покурим, — затем продолжил: — Там и обговорим все.

Поднялись, внапашку набросили плащи, вышли, закурили.

Бордовое свободное от облаков небо, нагретое солнцем, горело насыщенно и жарко, жгло глаза. По нему высоко, важно и нахохленно плыли одинокие галочки костоглотов, выдавливая из себя сиплый сонорный клич. Вдалеке обозревались хорошо заметные обрисовки развалин, бедновато затравеневшие луга, полностью облысевшие от дождей холмики, пригорки. На краю канав, затененных широковетвистыми деревьями, одолеваемая неистребимым желанием жить, тянулась ввысь парочка карликовых кустарничков. Кропотливо укутывались в зеленовато-угольные мхи поковерканные столбы. Ветер тихонько пел, всюду носил за собой солено-кисловатый привкус тления, утюжил выдыхавшиеся подсушенные изумрудные лужи. Странное и одновременно смутное спокойствие поселилось в окрестностях, накрыло их как шапкой, выдавая за истину фальшивую картинку безмятежности, искусно сотканное ложное ощущение безопасности.

Ка-а-р… Ка-р-р-р…

После третьей затяжки, морщась от терпкого дыма, Курт, наконец, поведал то, что по каким-то своим соображениям не решился озвучить в кладовке:

— Деньги у меня есть. Огромная сумма. Очень. Такие суммы ни мне, ни тебе не виделись даже во сне… — докурил, кинул под подошву окурок, засмолил второй, — …в сарае лежат, спрятанные в одной из бочек. Поначалу брал оттуда, отоваривался в Гриме, и всегда у разных торгашей, по возможности расплачиваясь маленькими затертыми купюрами, чтобы не было подозрений. А потом опасно стало — начали много интересоваться, подолгу разглядывать деньги, взгляды кривые кидать. Один раз даже охрана спохватилась, долго по пятам шла с оружием… — наморщил лоб, окунаясь в полустертое воспоминание. С минуту мучил безмолвием, потом продолжил тихо, страшно, беспокойно почесывая правую щечку, будто внутренне боролся с собой, ни в чем не хотел признаваться: — Я их у развилки подождал, а уже темнеть начинало… зима все-таки, ветер поднимался холодный… — опять помолчал, сбил пепел, отвисший на краешке сигареты, — ну, слово за слово, так и сяк — двоих в расход, в общем. Ничего брать, конечно, не стал — рискованно, тела в овраг сбросил, снегом прикрыл, чтобы неприметно было, скрыл следы.

Дин, не прерывая, все слушал, курил, пропадал в утлом табачном дыму, а глаза мрачнели, наполнялись тяжестью, изумлением — ломало изнутри раскрываемое перед ним признание, незнание того, как на все это реагировать.

— И… что потом?.. — сплюнув окурок, опешенно сронил он, тоже вынул следующую сигарету, прикурил с третьей попытки. Руки потрясывались, голос подводил, тонул в глотке. — Что было дальше?..

— Что-что… домой пошел. А мог вообще не прийти. Ради всего того, чего я накупил тогда в Гриме, меня обчистить захотел бы любой, даже самый миролюбивый с виду попутчик, — возобновил рассказ Курт, понемногу вскипая от ненужного допроса, повернул голову — напарник смотрел холодно, отчужденно, как на незнакомца. Догадавшись, что в нем зреют какие-то перемены, — спросил прямо, сузив губы: — Что ты так смотришь на меня? Презираешь насилие? Ах, да… ты же у нас пацифист, черт тебя дери, а мне что делать надо было? Отдать все? Голым остаться? А семья чем жила бы? Святым духом? Божьим словом, а? Скажи?.. Нет, ты скажи, не отворачивайся…

Подошел, выплевывая сигарету, взял Дина за грудки, выбив изо рта недокуренный бычок, и прибавил, брызгаясь слюнями, как бешеный:

— Нет, скажи!.. Я плохой теперь, да?! Людей же убил! А ты сам?.. Сам-то?.. — слова вылетали с языка пулями, но разили не насмерть, а вхолостую, быстро слипались в бессвязный набор жарких восклицаний и вопросов. Дин, утираясь от сухих слюней, вовсе не боялся слышать разгневанного друга, напротив — филантропически жалел в нем эти неосознанные порывы. Даже вырваться не старался — просто стоял, видя перед собой уже не взрослого мужчину, мужа и отца, а скорее оправдывающегося, разбитого обидой мальчишку: то же поведение, поток разрушительных эмоций. А тот все не унимался, плевался обвинениями, старательно выискивая больное место: — Что ты смотришь так?.. А в детском саду!.. А?.. Чей труп там лежал?! Кто его завалил там, а?.. Не ты ли? Нет? Не ты ли, спрашиваю?.. — весь в ярости очертил над головой нимб. — Ты же святой у нас! Заслужил, носи — не снимай! Любимчик бога! Апостол!..

Не вытерпев, Дин отпихнул рассвирепевшего Курта, рубанул сплеча:

— Не путай, Курт: я в людей стрелял, чтобы себя защитить, а ты… — договаривать не захотел, отвернулся. Потом, помолчав, все же решил закончить: — А ты бездумно, как клопов, как вшу какую-то… не раскусив толком намерений, — и дальше: — И бога сюда не вплетай, не надо — грех. Он здесь ни при чем! ТЫ кровью руки мажешь, а не ОН. Потом еще удивляешься, почему бог тебе не отвечает. А действительно — почему же?! Ты сам виноват, Курт. Зверь ты… зверем и помрешь…

Замолчали, враждебно смотрели друг на друга, как кобели, жали кулаки, скрежетали зубами.

Заговорили нескоро. На примирение первым пошел Курт. Сняв с лица гримасу злобы — устало подышал, словно все это время таскал мешки, исторг:

— Можешь меня за это ненавидеть, друг мой хороший, но я не считаю себя виноватым, хоть ты тресни. Не считаю — и все! У меня не было времени, чтобы, как ты говоришь, «раскусить их намерений»… на меня два ствола смотрело. Ты понимаешь это или нет? Два ствола! ДВА! Очередями бы дали — и нет у Клер больше папки, а у Джин — мужа. Рисковать прикажешь? Семью под корень подводить? Разговоры разговаривать? О чем ты, Дин?.. Ты что, в сказке, что ли, живешь до сих пор или забыл, в каком мире находишься? — угрюмо, сдержанно улыбнулся и с осуждением: — Вряд ли ты бы стал с ними о чем-то договариваться, когда на кону твоя жизнь и жизни твоих родных. Еще судишь меня тут…

Дин не полез за словом в карман:

— Я не арбитр, чтоб судить… — наморщился, — все равно, как мне кажется, можно было обойтись без лишних жертв.

— Это тебе так кажется. Тебя там не было, я тебя вообще на тот момент не знал… — окрысился Курт, — и не надо языком чесать не по делу. Здесь мы друг друга никогда не поймем — разными глазами смотрим на все…

Умолкли оба. Несколько минут простояли, не разговаривая.