Арно Шмидт - Респубика ученых

«Мистер Уайнер: хочу дать Вам добрый совет: остерегайтесь выражать свое восхищение русскими: это может Вам страшно навредить! — Я получил — не хочу сказать «официальное»; но что-то приблизительно в этом роде — указание отсоветовать Вам наносить слишком продолжительный визит обитателям левого борта. Главное — ни в коем случае — а Вы, наверное, наметили это заранее — не проводите там последнего дня Вашего пребывания на острове, именно его. И покидать остров я бы не советовал Вам через Соврак». [165] Сокращение от: Советская ракетная пассажирская служба. (и снова льстиво-сдержанно): Проведите-ка Вы лучше Ваши последние завтрашние часы у нас: здесь еще есть много чего показать Вам. — В Ваше распоряжение будет предоставлен самолет вертикального взлета; и уже в тот же вечер Вы снова окажетесь на родном берегу Каламазу.» -

Теперь следовало соблюдать осторожность! Если этот тип действовал по поручению генерала Коффина — а сомневаться в весомости его намека у меня не было никаких оснований, — то, пожалуй, мне и следовало бы. Сменить диспозицию. / Но в тоже время оградить свою независимость и достоинство: [166] Sic! Думаю, любой читатель пожелал бы автору задуматься над 0тим сотней страниц раньше! как соединить одно с другим?…/…/ Ага, кажется, нашел выход (а Инглфилд, полностью словно сросшись с автомобилем, не замечал, похоже, моей внутренней борьбы:/ Ну, что же, мистер Инглфилд, (и, приняв озабоченный вид, еще раз произвел необходимые подсчеты: Меня ни в коем случае нельзя упрекнуть в необъективности по отношению к восточной зоне и уже тем паче к нейтральной: что же касается данного случая, то я действительно не хотел бы дробить отпущенное мне и без того краткое время — пусть даже весьма приблизительно — на три части! Но что поделаешь — на посещение левого борта приходится всего 17: ну, скажем, 16 часов; но ведь я же американец , и никто не может поставить мне в упрек то, что я будто бы предпочитаю бывать лишь там, где могу (тут я сделал небольшую, едва заметную паузу, прежде чем «без запинки» произнес эти слова) — «э-э» — встретить понимание. / Так что не могли бы Вы заехать за мной завтра утром, часам к 9-ти, на левый борт?…»)

Он задумался с деловым видом; но, в общем, казалось, был согласен со мной: об этом можно было сообщить Коффину, да. / «Тогда сегодня, часов в 15, самое позднее в 16, я бы должен быть там, на той стороне: проведу там вторую половину дня, вечер и ночь.» (Хотя мне здесь, на правой стороне, с гарантией предоставили бы королеву красоты. — Н-да, этакую штучку, всю лакированную и накрашенную — сверху донизу вся в губной помаде — дома их десятки. А русских женщин я еще не знал.).

Он переваривал, жуя резинку , изложенное мной. Через несколько секунд, полных томительного ожидания, вновь ободряюще закивал: «Right. Well: [167] Правильно. Хорошо (англ.). мы ведь должны быть объективны.» / И сразу же вслед: Good! [168] Хорошо (англ.). — Так я попробую заехать за Вами завтра с утра в «Krassnaja Gastiniza». [169] Эти слова даны в книге по-русски, в немецкой транскрипции. А сейчас не пройтись ли нам немножко пешком — здесь рядом: good. [170] Хорошо (англ.).

Неподалеку стоял его дом (газон перед ним Инглфилд использовал в качестве сапожной щетки с такой поразительной наглостью, что мне тут же захотелось влепить ему хорошую оплеуху — на что меня и без того давно так и подмывало: Ну, да ладно, дело сделано, хорошо, хоть пришли!)/. (И ведь какие подробности были известны этому проходимцу: оказывается, Боб Синглтон, этот кошмарный Синглтон, которого можно было сравнить разве что уж с самим Эдгаром По — прославился тем, что в иные времена ежедневно съедал в один присест по целому фунту нуги! В высшей степени удивительно!)

(Я украдкой пощупал сердце: момент был, надо признаться, ответственнейший!!: Сейчас мне предстояло встретиться лицом к лицу с человеком, который был величайшим кумиром моей юности! Я уж не говорю о значении его хорошо известных мне идей, пустивших глубокие и прочные корни в литературе. На какое-то мгновение у меня ком встал в горле: этому человеку, как и По, я готов был бросить в эту секунду к ногам все мои сбережения, хранившиеся в банке Грейт-Рэпидса — это же уму непостижимо, что человек вроде меня по чистой, можно сказать дурацкой, случайности ухитрился предстать перед живой историей литературы! В голове у меня хороводом кружились многочисленные названия его книг.)

Я, готовый преклониться перед ним, молиться на него: ОН?: Из его набитой грубым табаком, сделанной из куска корня трубки, словно из жерла вулкана, столбом вылетали искры. Широкий, приземистый, в светло-красном пуловере с высоким воротником, надменный, словно Люцифер: «Ах. — Вы тот самый журналист, о котором мне говорили?»

Как губка, впитывать в себя мельчайшие детали!: Ведь такое больше никогда не повторится!!: И я весь превратился в зрение и слух. / Мой взгляд с исступленным обожанием скользил по полкам его домашней библиотеки: она изобиловала раритетами всякого рода, как это бывает сплошь и рядом у автодидактов. На письменном столе книга о Французской революции 1789 года: «Ламартин?»; он спокойно кивнул: «Заслуживает внимания лишь он да Кропоткин». — «Карлайл?»; он вынул трубку изо рта, чтобы еще энергичнее произнести: «Это болтун!» (Но, как бы то ни было, он говорит о нем в настоящем времени: ведь самое прекрасное в обитателях республики ученых то, что с великими мертвецами общаются — спорят с ними, враждуют, нападают на них — как если бы они еще были живы! — Какими они, в известном смысле, и являются. — О, Бог ты мой, если бы только моя голова варила побыстрее!)

Потом мы поплотнее уселись на стульях, обмениваясь ухмылками. (На стене один бесконечный Тик — целый ряд: так, значит, он знал немецкий!) Наскучив одиночеством в кругу моих друзей… Заячьи сердца с львиными мордами… которые считают, что Аполлон вполне мог бы носить парик и вставные зубы: «Священная вечерняя заря, какой народ!..» (Я смог запомнить лишь половину; да и то на 50 %, скорее всего, неправильно — ничего не поделаешь, я делал все, что мог).

Фрагменты (Что он еще сказал): «Традиция?: это образ мыслей лентяев; оставлять лужи только потому, что они натекли еще во времена всемирного потопа.» / «Если только захотеть, можно и в «Отче наш» обнаружить ересь!» И закончил обворожительным анекдотом:

«В Швейцарии , где даже самые набожные люди ходят в церковь раз в год, на Пасху, один восьмидесятилетний старик послал своего двадцатипятилетнего сына в первый раз в долину. И когда тот вернулся домой, отец начал расспрашивать, что он слышал и видел там? И сын рассказал: какой-то мужик рассказывал, долгодолго, о ком-то еще, которого предали & продали, схватили & связали, бичевали & заушали, и, наконец, даже распяли. «Да, отец», сказал он: «Так плохо они с ним обошлись, что я от души его пожалел». / «Боже мой, Боже мой!» сказал на это старик: «И неужели ему приходится терпеть все это до сих пор?! Вот уже добрых двадцать лет, как я последний раз был в церкви: и тогда об этой истории уже говорили! Я поражаюсь, куда только смотрит наше правительство, почему оно так тянет с этим делом, не может его даже как следует изучить!» / (И от всего сердца рассмеялся.)