Кристина Тарасова - Карамель

Мать в стороне снимает с себя плащ — оказывается в мутно-зеленом платье с низким вырезом на груди и короткими рукавами. Из-за туфель с каблуками она кажется еще выше и стройнее — самка богомола. Цветовой ряд, выбранный ею, ударяет по нам с дядей — мы одновременно глядим на женщину, и понимаем ее юмор с едким уколом.

Золото снимает свою жилетку, и все умиляются ее красоте. Она по-глупому позирует, совсем ей не свойственно, машет рукой, здоровается — два затвора камеры, два удара фотовспышки в зале с приглушенным светом и низкими желто-грязными лампами.

Но никто не обращает внимания на меня — ни гости, ни члены семьи, ни приглашенная пресса. Я теряюсь в своем пальто на фоне блеклых вешалок и чужих одежд, и думаю о том, что могу отступить. Нет… сейчас, Карамель, только сейчас.

Я расстегиваю пуговицы на пальто — медленно. Многие оборачиваются на меня, мы врезаемся друг другу в глаза, въедаемся в память и лукаво улыбаемся. Все, что они видят — это длинная белая юбка, как та — от свадебных платьев, в которых разгуливают невесты. Они наблюдают непривычные им ткани и неподходящий стиль по торжеству — перешептываются, переглядываются. Мое бы платье хорошо смотрелось как искупление — белый лист новой жизни в Новом Мире, когда благочестивые управляющие дают тебе еще один глоток воздуха с поверхности и по доброте своей разрешают остаться подле них. Но я замарала эти чистые страницы, и теперь не могу отступить — поздно. Ловлю взгляд отца — он с гордостью качает головой и обращается к матери так, чтобы это видели и слышали все, говорит о человеческой исповеди. Дядя подхватывает его речи и с одобрением кивает, опровергает недавние слухи обо мне и восторгается бестолковостью тех, кто мог опубликовать информацию из недостоверных источников — вот она девочка с поверхности, идеал Нового Мира, Создатель и Управляющий; она способна на многое и многое свершит.

Но им бы не стоило делать такие ставки на меня.

Я скидываю с плеч пальто и даю время оценить высокий ворот, который как острая сухая рука впивается своими пальцами мне в горло, а затем поворачиваюсь, чтобы повесить верхнюю одежду, соскользнувшую в ладони. Ресторан в секунду озаряется белым светом от одновременно щелкнувших камер в сопровождении с многочисленными охами — сделано, Карамель, ты закинула петлю себе на шею и шагнула с табурета, однако заткнула за пояс всех этих недотеп с кривыми улыбками.

— Карамель, моя любимая племянница! — заставляет содрогнуться стены ресторана голос дяди — он спешит спасти меня.

Я продолжительно стою спиной, с трепетом веду по швам пальто пальцами, чтобы пригладить его и выиграть себе еще несколько секунд внимания. Камеры продолжают снимать, а я оборачиваюсь и, смотря через плечо, натянуто улыбаюсь.

Дядя доходит до меня, обнимает, прикрывая мою оголенную спину, отворачивает от камер и вежливо спрашивает о всякой школьной ерунде. Без стеснения и громко объявляю о том, что последние учебные дни были мной пропущены по личному желанию, а многие из факультативов не имели никакого смысла, отчего я решила их также исключить из моей программы.

По залу идет шепот — волна; как то море — волна за волной, шепот за шепотом; он бьется о корму нашего корабля — почти потопленного.

Отец садится на свое место, лицо его не выражает никаких эмоций — черствый камень упирается тупой стороной своей в стол. Мать рассерженно качает головой — секунду, но тут же переменяется в лице и с улыбкой обращается к рядом находящимся с ней, вступая в нисколько не интересующий ее разговор. Быстро отделавшись от дяди, я иду к приготовленному для меня месту рядом с семьей.

Чувствую, как скользящий из стороны в сторону позвоночник — в такт моим шагам — приковывает к себе взгляды. Кинжал без сожаления и ткань без прощения в совокуплении дали разрез ниже основания поясницы — ткань прикрывает самое то, но все иное оголяет; я позволяю каждому присутствующему посчитать количество позвонков в моей спине. Пускай эти животные отведают свежего сырого мяса.

Света в зале мало; горят настенные светильники — слабо, но люди видят то, что хотят видеть. Пускай моя кривая усмешка говорит о наличии плана в голове — плана с продуманными десятками шагами наперед, хотя, на самом деле я не знала, что буду делать в следующую секунду.

Я сажусь, и с соседних мест отклоняются на стульях, чтобы оглядеть меня. Тонкая ткань сползла на плечи и с трудом держится на груди, того и норовя соскользнуть с моего измученного Новым Миром тела вовсе. И тут я задаюсь простым вопросом, который приходит ко мне сразу же, как мужчина вдвое старше меня и сидящий по правую руку от отца, со смаком глотает вино из фужера, и высокомерно-игривый взгляд подмигивает мне в этот же миг — ха. Чем эти люди лучше меня и даже лучше людей из Острога и Картели? Они не сдерживают себя — гнилые поганцы.

Гнилое общество с гнилыми людьми.

Официанты принимают заказы, и очередь доходит до меня. Неужели всех этих блюд на столе мало? Единственное пришедшее мне в голову — мороженое.

— У вас есть «Искристый бочонок»? — спрашиваю я.

— Простите, нет, — отвечает официант. — Фабрика закрылась, разве вы не знаете?

Мотаю головой — да мне все равно. При любых других обстоятельствах никто бы не посмел заговорить со мной, но теперь я на уровне с ними и ниже — они считают, что даже никчемный персонал способен обращаться ко мне, как угодно и задавать вопросы без нужды. Я стала доступна, и за это укоряю себя еще больше.

— Тогда ничего не надо, — слабо улыбаюсь я.

Официант проходит позади, чувствую, как он замирает за моей спиной, вглядывается, делая вид, что делает пометки в своем блокноте. Еще одно животное; все они — звери.

Голова моя гудит от разговоров с разных сторон, от нескончаемого потока пустой и бессмысленной болтовни, льющейся воды по диалогам, как будто некто позабыл установить фильтр на их рты. Отец с радостью отвечает на различных тематик вопросы, мать кладет свою тощую руку ему на плечо и кивает всем подряд без разбору, Золото медленно поедает овощи с тарелки и улыбается тем, кто обращается к ней исключительно на «Мисс Голдман» — место занято, Карамель.

Вдруг замечаю знакомое лицо — женщина с глазами Тюльпан, рядом с ней мужчина — похожий; родители! здесь ее родители. Это стягивает меня еще больше, намного туже, чем стягивал корсет платья при первой примерки.

— Выйду подышать воздухом, — без извинения я перебиваю отца и встаю.

Он не отвлекается от беседы с двумя мужчинами перед собой, мать украдкой косится на меня, и улыбка с ее лица падает в тарелку картофельных роллов, а я иду в сторону дверей. Бесстыдные взгляды преследуют меня, пока оба затвора двери не ударяют за спиной.