Филип Дик - Вторая модель (Сборник)

Теоретически у него оставался один день на раздумья и на то, чтобы сдаться. Но вести о последнем предупреждении расходятся быстро, так что большинство из его высокопоставленных друзей уже в курсе, сомневаться не приходится. Он обратится за помощью к старому другу: его радушно примут, накормят и напоят, выдадут кучу припасов и координаты охотничьего домика где-нибудь на Ганимеде — а через двадцать четыре часа пристрелят, как собаку.

Конечно, он мог укрыться где-нибудь на захолустной фабрике — в его синдикате такие были. Но их же все осмотрят, одну за другой. В холдинге масса компаний, в том числе подставных, — но Агентство и их проверит, было бы желание. И тут его осенило: а ведь ему зададут показательную трепку — чтобы все прониклись. Вся ниплановая система, которой Агентство вертит, как хочет. И это его взбесило окончательно. Эти женщины-Невосприимчивые с самого раннего детства будоражили его воображение и пробуждали какие-то полуосознанные комплексы. Самая мысль о матриархате представлялась ему отвратительной. И вот теперь они пытаются его, Эггертона, устранить — а ведь он ключевая фигура в промобъединении. Только сейчас до него дошло: а что если его номер для выборочной проверки выбрали совсем не случайно?

Ничего не скажешь, умно. Собрать серийные номера всех важных лиц и время от времени пробивать их — как бы случайно. А на самом деле с целью устранить — одного за другим.

Он вышел на нижнем этаже и застыл на месте, не зная, что делать дальше. Мимо ехали и гудели машины. А что если начальство сотрудничает с Агентством? И поставляет данные для проверок? В конце концов, первое предупреждение означает лишь согласие на обычный ментальный тест, который осуществляют члены легального сообщества мутантов. Этих «кастратов» терпят, ибо они полезны в борьбе с другими мутантами. Жертва, которую выбрали наугад или прицельно, всего-то должна позволить зондирование своего разума. Раскрыться полностью перед Агентством — и лежать смирно, пока бой-бабы разбирают ее по косточкам и залезают во все закоулки души. А потом вернуться к себе в офис — совершенно чистым перед законом гражданином, которому ничего не угрожает. Единственно, тут возникал один нюанс: тест еще нужно было пройти. Видное лицо в корпорации не должно было оказаться паракинетиком.

На массивном лбу Эггертона выступила испарина. Это что же, выходит, он себе обиняками сейчас говорит, что он — паракинетик?! Нет, дело не в этом. Дело в принципе. У Агентства нет никаких моральных прав вызывать на зондирование полдюжины человек, чье промышленое объединение составляло костяк ниплановой системы. Вот тут любой руководитель объединения с ним бы согласился. Да, атака на Эггертона — это все равно что атака на само объединение.

Он горячо взмолился о том, чтобы остальное руководство увидело ситуацию в этом свете. Остановил роботакси и приказал:

— В штаб-квартиру промышленного объединения. А если кто-то попытается остановить тебя, прислушайся к пятидесятидолларовой купюре — она приказывает ехать дальше.

Огромный темный зал встретил его эхом. Встреча должна была состояться только через пару дней, так что Эггертон бесцельно бродил в проходах, мимо рядов кресел, предназначенных для технического и конторского персонала, мимо скамей из стали и пластика, на которых сидело руководство. Наконец он дошел до трибуны докладчика. Он остановился перед мраморной кафедрой — на нее падал слабый свет. И его с головой накрыло осознание бесполезности сопротивления: вот он стоит посреди пустого зала — потому что он изгой. Это стало вдруг абсолютно понятно. Кричи не кричи — никто не появится. Никто ему не поможет, никто за него не вступится — потому что Агентство есть законное правительство ниплановой системы. Вступив с ним в схватку, он противопоставил себя социуму. Никакого личного могущества не хватит на то, чтобы победить самое общество.

Он быстро вышел из зала, отыскал дорогой ресторан и насладился роскошным ужином. С лихорадочной скоростью он поглощал импортные деликатесы в огромных количествах — по крайней мере, он мог провести свои последние двадцать четыре часа, наслаждаясь жизнью. Он ел и боязливо поглядывал на официантов и других посетителей. Спокойные, даже равнодушные лица — но очень скоро они увидят его номер и фото на экране каждой новостной машины. Откроется великая охота — сотни миллионов охотников бросятся в погоню за добычей. С такими мыслями он закончил ужинать. Потом Эггертон посмотрел на часы и вышел из ресторана. Шесть часов вечера.

Затем где-то с час он швырялся деньгами в элитном борделе — он переходил из комнаты в комнату и едва ли видел лица женщин. Когда он покинул заведение, за спиной бушевал хаос — щедро им оплаченный. Он вышел на улицу и вдохнул свежий воздух. До одиннадцати он бродил по темным, залитым звездным светом паркам, окружавшим жилые кварталы города. Тень среди других размытых теней — сгорбленный, руки жалко засунуты в карманы, на душе кошки скребут. Где-то далеко в городе башенные часы излучали временной аудиосигнал. Двадцать четыре часа проходили один за другим, истаивали — и никто не мог остановить бег времени.

В двенадцать тридцать он прекратил бесцельно бродить и попытался взять себя в руки: надо проанализировать ситуацию. Да, надо честно сказать себе: если искать спасения — то только в штаб-квартире. Технический и конторский персонал еще не вернулся домой, но вот большая часть начальства уже наверняка разъехалась по домам. Наручная карта показала, что он удалился от штаб-квартиры аж на десять миль. Ему вдруг стало страшно, и он решился.

И вылетел прямо к зданию. Приземлился на пустой площадке на крыше и спустился в лифте на этаж жилых помещений. Да, нельзя откладывать этот разговор. Сейчас или никогда.

— Заходи, Джон, — радушно пригласил его Таунсенд.

Однако всякая веселость изгладилась с его лица, когда Эггертон кратко описал, что произошло сегодня в офисе.

— Говоришь, они уже отправили тебе последнее предупреждение на домашний адрес? — быстро спросила Лаура Таунсенд. — Она вскочила с дивана и быстро подошла к двери. — Тогда уже поздно что-либо предпринимать!

Эггертон забросил пальто в шкаф и обессиленно рухнул в кресло.

— Слишком поздно? Возможно… возможно — слишком поздно для того, чтобы избежать уведомления. Но я не собираюсь сдаваться.

Таунсенд и остальные руководители объединения столпились вокруг Эггертона. На лицах читались любопытство, симпатия — или холодное веселье.

— Ну ты и влип, — сказал один. — Сказал бы раньше — мы бы сумели что-нибудь предпринять. Но сейчас…

Эггертон почувствовал, как задыхается — казалось, стены комнаты сближались и выдавливали воздух из легких.