Армин Кыомяги - Луи Вутон

Затем послышался какой-то свист, и я развернулся. Сверху приближалась черная точка. Я чуть не лопнул от нетерпения. Неужели кто-то спешит ко мне на помощь? Слава Богу, честное слово! Точка постепенно увеличивалась в размере. Скоро глаза различили несущуюся вниз головой человеческую фигуру в серебристом костюме вроде скафандра, только намного уже и по последнему писку моды плотно облегающем тело. Когда он завис надо мной (наши скорости в свободном полете не сильно различались), я успел заметить у него на голове каску с эмблемой Red Bull. Он пролетел мимо, не обратив на меня ни малейшего внимания, словно я и не человек вовсе, а бессмысленно порхающая пылинка. На подошвах его кроссовок виднелась надпись: Felix. Я был обманут и разочарован. Но внезапно откуда-то послышался нервный окрик: «Watch out! », и прежде, чем я успел хоть что-то сообразить, мимо со свистом промчался человек с телекамерой, а за ним, хлопая юбкой, расфуфыренная девица с микрофоном, который она держала в вытянутых руках как револьвер. Я смотрел им вслед, пока они не превратились в точки. И тогда услышал новые голоса. Поспешно перевернувшись, застыл от ужаса. Небо надо мной потемнело от сонма точек. Их становилось все больше и больше, и я испугался, что вот-вот наступит полнейшая темнота. Мимо летели люди, веселые и возбужденные. Сотни, тысячи, думаю, что миллионы, если не больше, и у всех телефоны и фотоаппараты. Одна узкоглазая девушка мимолетом сфотографировала меня, проверила качество снимка на экране смартфона и, очевидно, оставшись довольна, послала мне воздушный поцелуй, после чего головой вперед нырнула в падающую человеческую массу.

Это продолжалось долгие часы. Поток людей не иссякал, они пролетали как вблизи меня, так и в отдалении. Я проголодался. Попробовал тормознуть кого-нибудь, чтобы попросить поесть, но кроме недоуменных взглядов ничего не выцыганил. Отступил и свернулся клубком. Было холодно. Поток падающих потихоньку начал редеть. Спустя час-другой из виду исчезла последняя точка. Небо вновь прояснилось и посветлело. Самую малость пригревало солнце, я вертелся и так, и сяк, чтобы тело хоть немного оттаяло. Вдруг услышал покашливание. Незаметно рядом возник тот пожилой мальчик-лифтер в форме. Он раскинул руки, погасив таким образом скорость, и повис рядом. Я показал пальцем на свой рот. Он в замешательстве смотрел на меня, и понадобилось довольно много времени, прежде чем понял. Он медленно закивал, а в уголках рта возникли сочувственные складки смеха. Вытащив из кармана брюк пачку сигарет, он протянул мне худую руку. Ветер трепал рукав пиджака. Я взял пачку. Pall Mall с единственной последней сигаретой. Я вопросительно посмотрел на мужика, тот пожал плечами, по-своему любезно и подбадривающе, поднес руку к козырьку, произнеся при этом: «Бери, чего там».

Потом принял позу ныряльщика и исчез с моих глаз.

Холодрыга. Не отпускает уже на протяжении довольно длительного времени. Еще и эти сновидения, в которых бесконечно падаешь навстречу пронизывающему ледяному ветру, тепла не добавляют.

Интересно, а у меня есть надежда дождаться весны? Или же в будущем этой оптимистической выдумке человечества из-за ничтожного количества зрителей будет неохота даже показываться на сцене? Я, конечно, могу и дальше тупо отрывать листки календаря – вплоть до 31 декабря. Но это и все. Больше календарей нет. Нет конферансье, который объявит о приходе очередной весны. И самое популярное из четырех времен года так и останется дремать за кулисами сцены с чашкой скованного льдом кофе в одной руке и пилочкой для ногтей – в другой.

Несколько раз я переночевал у Марис и Кристьяна. Поначалу разжигал камин в гостиной и пробовал спать на диване, но этот камин был таким дрянным, что для хоть какого-то тепла в него приходилось подкидывать полешки ежеминутно, и отлучиться от очага нельзя было даже на короткое время. Попытался уснуть в натопленной парной, но чуть не окочурился от духоты. Мне воздух нужен больше, чем я воздуху. Неравенство в отношениях удушает. Взвесил вариант окончательного переезда в этот дом, где дни мои протекали бы в шарканьи между камином и парной, но и от этой мысли отказался. Если зима окажется снежной, я застряну тут до весны. Или до конца ледникового периода. Что раньше наступит.

Вернулся в центр. Здесь хотя бы воздуха хватает и простора для движения. И алкоголя. И жратвы.

В походной лавке отыскал самую большую палатку. Разбил ее в центре мебельного салона на здоровенном персидском ковре. Припоминая устройство эскимосских иглу, приступил к утеплению своей миниатюрной спальни. Из Jysk’а притащил, сколько смог, подушек, обложил ими как аккуратно вырезанными снеговыми плитами палатку, уложил их и на купол крыши. Вровень с отдушинами палатки оставил между подушками четыре маленьких отверстия на все четыре стороны. Заволок внутрь два полутораспальных матраса, на них постелил шесть голубых шерстяных одеял с улыбающимися плюшевыми мишками Teddy Bear. Все застелил простыней, принес подушки и несколько самых пышных пуховых одеял. На потолок приладил походную лампу, карманы палатки забил батарейками. Мне предстоял долгий сон с сумбурными сновидениями, и срок окончания этого сна в выстуженном торговом центре терялся в кромешной тьме.

Похоже, я даже выспался. Ким, правда, наутро была непривычно холодна, но после потери ею ноги, я вхожу в ее положение и стараюсь не слишком напирать. Солнце явно уже встало, но нас разделяла теперь многослойная прокладка: свод потолка, ткань палатки, подушки, крыша центра, облака в небе. Вот я и валялся в этой непроглядной мгле, как последний паразит, забытый в одиночной камере в пустом организме-хозяине.

Солитер, крот, шахтер – это все я. Забившийся в глубокую нору, пребывающий в блаженном неведении обо всем, и хорошем и плохом, что происходит при свете дня. Здесь не мерцает и не горит ни один огонек. По крайней мере, пока я не притронусь к своему фонарику. Могу распахнуть глаза, могу зажмуриться – эффект нулевой, ничто не меняется, и это неприятное сознание возмущает мои бесполезные глаза, похожие на два телескопа с треснувшими объективами.

Одновременно обостряются другие органы восприятия. Силы, не истраченные зрением, поровну распределяются между ними. Через клетки плоти до меня доносятся тягучие удары сердца, словно кто отжимает губку. Я слышу, как сотни красных рек в венах испуганно мечутся в поисках выхода, которого не находят. Мое тело на замке. До ключа (а это топор, нож или Беретта) не дотянуться. Я бы мог протянуть руку помощи, без разницы – правую или левую, но они обе, по счастью, оглохли. Или же притворяются спящими. Делаю глубокий вдох. Преобладает запах моего тела. Но когда напрягаюсь, ощущаю кое-что еще. Принюхавшись к узорам на пододеяльнике, вижу перед собой потных китайских фермеров с вместительными выцветшими коробами за спинами, в которые они закидывают коробочки хлопка-сырца, вручную собранные с кустов хлопчатника. Но что-то еще просачивается из одеял. Это боль, ужас, страдания, возможно, даже унижение. Я чувствую запах дрожащих ощипанных гусей, измученно забившихся в угол клетки. Голые, окровавленные, обязанные вырастить новый пуховый покров. И как можно быстрее. Потому что детка хочет баиньки.