Александра Ковалевская - Война Моря и Суши (litres)

Среди фотографий нашёлся ещё один кадр, задержавший взгляд агента: мальчик с матерью. Женщина возле витрины выбирает ребёнку тетру, светящуюся вертушку на длинной палочке. Дошкольники любят эти игрушки; тетры, маленькие карусели, оживают вблизи вентиляторов и на скоростных лентах тротуаров, радуя феерией разноцветных бегающих огней. Женщина подняла голову и слегка отвернулась от фотографа, её движение красиво и естественно, она очень похожа на Марию Хосе, но из-за сложного ракурса поручиться за это нельзя. Пухлощёкий мальчик, которого она держит за руку, с любопытством смотрит прямо в фотообъектив.

«Эмилия и Пол Склодовски, первые жертвы войны. Пропали без вести», – гласила надпись под фотографией, увеличенной до размеров плаката. Видно, как эту фотографию несут митингующие.

Кассий порывисто отвернулся от экрана монитора и, заложив руки за голову, потянулся до хруста в суставах.

Задумался.

«Эмилия и Йон. Йон и Эмилия с пятилетним сынишкой – жертвы расправы на корабле подводников «Тритон».

Стоит ли устраивать этим двоим встречу с прошлым?

С прошлым, отдельные моменты которого сам Борджия предпочёл бы забыть. Сейчас все, включая и его, живут на Суше, и не сказать, что живут паршиво. Случайность ли это? Что происходит сейчас в рифах? И прежние ли это рифы – те, которые они покинули несколько лет назад? Что, если Йон и Эмилия не смогут вернуться к прежней жизни? Не лучше ли оставить всё как есть и самому остаться сторонним наблюдателем?.. Тогда почему ребёнок Эмилии – Марии Хосе Агилар… стоп. Ребёнок зачат на корабле «Тритон»? Возможно. Слишком много совпадений, Касс… Не тешь себя пустыми надеждами, старина! Третий человек мог бы подтвердить или опровергнуть подозрения Борджия, но его нет в живых.

Что голову ломать? Хороший медик – всё, что нужно, чтобы удостовериться. Тебе ведь, Касс, будет свербеть, пока не узнаешь: или-или. А на услуги медика нужны зелёные. И значит, надо вертеться. Три тысячи обещанных кредиток – хороший задел, но на всю жизнь их не хватит», – думал Кассий, ведя авто по улицам Большого Бу-Айса и проклиная дрянной местный климат, одуряюще жаркий и влажный летом и промозглый и ветреный зимой от ветров, дующих из Антарктики. Кассия постоянно что-то беспокоило с тех пор, как он выбрал жизнь на Суше. Вакцины и профилактика не стали панацеей. Хотя как сказать – пока ведь не загнулся…

«Дело Гипноса» – первый прецедент. И не последний. Не понимать это может только конченый идиот. Кассий видел, как тяжело прикрыл глаза веками обер-лейтенант, отсмотрев мелькавшие кадры… Там, в глубине, по-настоящему задумались, что будет с Подводными Колониями, если не развернуть масштабное контрнаступление. И развернули. А когда рубят большое дерево, никто не считает щепки, – говорят в Надмирье».

Он выругался: впереди встретилась баррикада, перекрывшая проезд, снова бастовали. Кто и какие требования выдвигал, ему всё равно. Здесь забастовки – перманентное явление. Демократия от внешних сильно смахивает на анархию, такую мать! Сейчас придётся сделать крюк по кварталам южного сектора, чтобы попасть на встречу. Профессор Фредерик Свенсен и профессор Лукреция Фольк, американцы, просят уделить им внимание в приватной беседе. Видимо, снова будет просьба о пожертвованиях на какой-нибудь военный госпиталь, на исследование, на больных детей… А вот на лечение детей Кассий даст денег! Пока Суша – место жизни дочери Марии Хосе Агилар, он будет отстёгивать некоторые суммы в пользу детей. И, хе, как это он сразу не сообразил: врачи сами ищут встречи с ним! Очень вовремя!

Борджия запальчиво стукнул кулаком по рулю. Ему сделалось весело. Паутина плелась…

«Никогда не копай слишком глубоко!» – повторял Кассий, но довольная улыбка не сходила с его лица.

Малютке Еве Агилар пришла пора делать прививки, и Кассию, подмазавшему свой путь деньгами, удалось получить кровь ребёнка для генетического исследования.

На ходу, не останавливая автомобиль, он вынимал из папки лист и косился на результаты медицинского заключения. Исследование выполнил некто доктор Хорхе. Местного спеца-эскулапа посоветовали эти американцы, Свенсен и Фольк.

Борджия сам вызвался преподнести дар детскому отделению госпиталя и оплатить прививки детишкам округи. Пора становиться солиднее, и реклама благотворительности – то, что надо. Он пропустит эту информацию через свой журнал и сделает так, чтобы о благотворительных взносах Борджия узнали на концертах Агилар.

Стоивший немалых денег генетический анализ, в Подводных Колониях заурядная процедура, выдал результат. Борджия – отец ребёнка Марии Агилар, а Ева – его первенец.

Аве, Мария!

До сих пор Кассий никогда не испытывал приступов латентного отцовства. Но эта новость всё изменила: он сиял. Предстояло навести мосты к матери своего ребёнка. Дочурка вызывала гордость, мать нравилась ему ещё больше. Улыбка Борджия становилась шире и шире.

Он в одиночестве отпраздновал в ресторане своё отцовство. После его ухода на столе осталась целая флотилия корабликов из тугих бумажных салфеток. Кассий в задумчивости складывал фигурки одну за другой. Каждый новый кораблик получался всё быстрее. Пару хрупких поделок он смял в кулаке и оставил лежать посреди – словно напоминание.

…Он застрелил двоих детей: одиннадцатилетнюю девочку и пятилетнего сына Эмилии. Приказ капитана прозвучал в голове, заставив встрепенуться и выполнять команду, дальше Валентино помнит мерзкое чувство – чувство долга, любимую выдумку подводников, внушающих его уже не первому поколению…

Содрогнулся от ужаса, поняв, что по меньшей мере дважды не промахнулся.

Валентино в своё время прошёл отличную стрелковую подготовку… Он с ненавистью взглянул на свою руку: рука дрожала, волоски на запястье стали дыбом, как от озноба. Валентино поднёс о-пласт к своему виску, чувствуя, что не сможет жить с этим… И понял, что не нажмёт на спусковой крючок. А это значило только одно: им управляют.

…До этой минуты слово «невозвращенец» не было клеймом, лишь подводило итог череде свободных выборов личности, так и не вписавшейся в жёсткие рамки общества подводников. Для Валентино Кавалли слово не было постыдным, наоборот, дышало вольнолюбием и независимостью.

Проклятый романтизм!

Цветы его прекрасны, но когда тебя бросают мордой вниз, и ты начинаешь видеть, на каком дерьме они растут, и перепачкиваешься в нём по уши, и понимаешь, что цветы не стали хуже, но они уже не для тебя, а для тех, кто пока ни разу не падал от пинка под зад, такого болезненного, что раскалывается хребет, голова трещит, – ты перестаёшь осознавать, кто ты, откуда, и кто твой прапредок, и есть ли он у тебя, или ты рождён почкованием, и, жалкий червь, сейчас лежишь, распластанный, выжатый, как губка, и расплачиваешься за своё неведение, и внутри тебя всё, что ещё живое, корчится в муках, а ещё нашёптывает: «Это я, твоя совесть!»