Саба Тахир - Факел в ночи

Будь проклят, Сиселиус . Я подумал о Дарине, которого мучили здесь, как и этого мальчика, как и меня. Каким ужасам подверг Надзиратель брата Лайи, прежде чем тот умер? У меня чесались руки взять меч и отсечь паучью голову старика.

– Ты юн, – произнес я хрипло. – Я тоже кричал, когда был в твоем возрасте. – Я подал ему здоровую руку для пожатия. – Кстати, меня зовут Элиас.

Его рука оказалась сильной, хоть и маленькой. Он быстро ее разжал.

– Надзиратель говорит, что имя дает силу. – Мальчик встретился со мной взглядом. – Все дети тут – просто рабы. Потому что все мы одинаковые. Хотя мою подругу зовут Пчела, она сама себя так назвала.

– Я не хочу звать тебя рабом, – сказал я. – Ты… ты хочешь иметь собственное имя? В племенах кочевников семьи иногда не сразу дают имена детям, а лишь спустя несколько лет. Или, может, у тебя уже есть имя?

– У меня нет имени.

Я прислонился к стене, стараясь не морщиться, пока мальчик накладывал мне шину на руку.

– Умный и быстрый, – сказал я. – Как насчет имени Тас? На садэйском это значит «быстро».

– Тас, – повторил он. На лице промелькнула тень улыбки. – Тас, – кивнул он. – А вы… вы не просто Элиас. Вы – Элиас Витуриус. Охранники говорили о вас, когда думали, что никто не слышит. Они сказали, раньше вы были маской.

– Я сорвал маску.

Тас хотел задать еще вопрос, я видел, что он подбирает слова. Но снаружи раздались голоса, и он замолк. В камеру вошел Друсиус. Ребенок торопливо поднялся и собрал вещи, но, видимо, не настолько быстро.

– Поторопись, гаденыш. – Друсиус в два шага подошел к нему и подло ударил ногой в живот.

Мальчик взвизгнул. Друсиус засмеялся и пнул его снова.

Гнев заполонил мой разум, словно вода, сметающая дамбу. Я вспомнил центурионов Блэклифа и каждодневные избиения, которых часть из нас, первогодок, не вынесла. Вспомнил Мастеров, которые третировали нас и которые никогда не видели в нас людей, а лишь жертв своих садистских выходок. Эту жестокость взращивали в них год за годом и укрепляли слой за слоем – так постепенно виноградное сусло превращается в вино.

Внезапно я прыгнул на Друсиуса, который на свою беду встал слишком близко.

– Он – ребенок. – Рыча как безумный зверь, я ударил маску правой в челюсть, и тот повалился на пол.

Ярость вырвалась наружу, и я даже не чувствовал цепи, когда наносил удары. Он – ребенок, к которому ты относишься как к мусору и думаешь, что он ничего не чувствует, но он чувствует все. И будет чувствовать, пока не умрет, а все потому, что ты – больной урод, не способный понимать собственных поступков.

Меня схватили за спину и с силой оторвали от него. Раздался грохот сапог, и еще двое солдат-масок ворвались в камеру. Я услышал свист дубинки и увернулся. Но удар под дых выбил весь воздух из легких. Я знал, что в любой момент меня вырубят.

– Достаточно, – прорезался сквозь суматоху бесстрастный голос Надзирателя. Маски тотчас отошли от меня. Друсиус зарычал и поднялся на ноги. Сердце в груди колотилось, дыхание стало тяжелым. Я посмотрел на Надзирателя, позволив себе излить взглядом всю ненависть к нему и к Империи.

– Бедный маленький мальчик мстит за свою утраченную юность. Жаль, Элиас, – разочарованно покачал головой Надзиратель. – Ты разве не понимаешь, как неразумны подобные мысли? Как бесполезны? Я, конечно, должен буду сейчас наказать мальчика. Друсиус, – позвал он твердо, – принеси пергамент и перо. Я уведу ребенка в соседнюю камеру. Ты будешь записывать ответы Витуриуса.

Друсиус вытер со рта кровь. Подлые глаза просияли.

– С удовольствием, сэр.

Надзиратель схватил ребенка-книжника, который съежился в углу, и вышвырнул его из камеры. Мальчик упал с тошнотворным стуком.

– Ты чудовище, – прорычал я старику.

– Природа отсеивает слабых, – изрек Надзиратель. – Снова Доминикус. Великий был человек. Возможно, это и хорошо, что он не дожил до наших дней и не увидел, как слабые порой остаются в живых, а потом слоняются, ноют и скулят. Я не чудовище, Элиас. Я – помощник природы. В некотором роде садовник, который ловко управляется с ножницами.

Я натянул цепи, хотя знал, что это ничего не даст.

– Будь ты проклят!

Но Надзиратель уже ушел. Друсиус занял свое место, глядя на меня со злобой. Он записывал каждое мое выражение, пока за закрытой дверью кричал Тас.

Проснувшись в подвале убежища, я прислушалась к себе. Нет, я не сожалела о том, что произошло. Но и не чувствовала себя счастливой. Мне бы хотелось понять свои ощущения, потому что я знала – это будет меня тревожить, пока не сумею разобраться. И сейчас, когда нам предстояло пройти еще столько миль, я не могла позволить себе быть рассеянной. Невнимательность приводит к ошибкам, а я уж и без того наделала полно ошибок.

Хотя мне не хотелось считать ошибкой то, что произошло между нами.

Когда Кинан отвернулся, я проглотила варево из трав, замедляющее цикл женщины, чтобы она не могла забеременеть. Этому меня научил Поуп. Я зашнуровывала ботинки и в то же время наблюдала за Кинаном, который, готовясь к дороге, переодевался в теплую одежду. Он почувствовал мой взгляд и подошел ко мне, пока я шнуровала ботинки. С робкой нежностью, что было так на него не похоже, он погладил меня по щеке. Его лицо озарила неуверенная улыбка.

«Не дураки ли мы? – хотелось мне спросить, – если решили искать утешения в объятьях друг друга в разгар такого безумия?» Но я не смогла заставить себя произнести эти слова. А больше спрашивать было не у кого.

Меня вдруг охватило острое желание поговорить с братом, и я со злостью прикусила губу, чтобы сдержать слезы. Наверняка у Дарина была возлюбленная, прежде чем он начал учиться у Спиро. Он бы подсказал, нормально ли это – чувствовать беспокойство и смущение.

– Что тебя тревожит? – Кинан помог мне встать, крепко держа за руки. – Ты не жалеешь, что мы…

– Нет, – ответила я быстро. – Просто… не было ли это неправильно, когда такое кругом творится?

– Выкроить для себя час-другой блаженства в такое трудное время? – уточнил Кинан. – Это не неправильно. Ради чего тогда жить, если не ради таких вот мгновений удовольствия? За что тогда бороться?

– Я хочу в это верить, – сказала я. – Но чувствую себя виноватой.

Столько недель я сдерживала свои эмоции, загоняя их на самое дно души, и вот теперь они рвались наружу.

– Мы с тобой здесь, живые. А Иззи мертва, Дарин в тюрьме, Элиас умирает…

Кинан обнял меня и прижал к груди, положив подбородок на мою голову. Исходящее от него тепло и его запах – запах лимона и древесного дыма – тотчас меня успокоили.

– Переложи на меня свою вину. Я буду нести ее за тебя, хорошо? Потому что ты не должна так себя чувствовать. – Он чуть отклонился и приподнял мое лицо. – Постарайся забыть свои тревоги, хотя бы ненадолго.