Сергей Казменко - Фантастические повести и рассказы

Редактор опустил глаза.

— Не только, — сказал он, глядя себе на руки. — Не только. Ваша последняя статья написана, я бы сказал, несколько в ином ключе, чем предыдущие. Вы извлекаете некоторые уроки из прошлого. Мне даже ненадолго — в самом начале — показалось, что вы все-таки способны научиться писать так, как надо. Во всяком случае, эта статья обеспокоила нас гораздо меньше, чем предыдущие ваши статьи. Не нас здесь, конечно — там, — он поднял вверх указательный палец, — были меньше обеспокоены.

Вертэй ничего не ответил.

— Я давно хотел переговорить с вами, — сказал редактор после некоторого молчания, — но считал раньше такую беседу преждевременной. А теперь, после этой статьи, вдруг испугался — как бы не стало слишком поздно, — он поставил руки локтями на стол, оперся подбородком на сцепленные пальцы. — Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. За что вы нас так ненавидите?

На несколько секунд в кабинете повисла тишина, только машинка продолжала трудиться за дверью. Вот так разговор у нас получается, подумал Вертэй, облизнув высохшие губы.

— А из чего, собственно, вы делаете такой вывод? — спросил он. — Не слишком ли вы много домысливаете?

Редактор не стал выдерживать его взгляда, опустил глаза.

— Давайте не будем с вами притворяться, Вертэй, — сказал он. — Я знаю, что прав, вы знаете, что я знаю, и не будем терять время на дурацкие пререкания.

— Ну что ж, — тщательно подбирая слова, сказал Вертэй, — допустим, что вы правы. Но на такой вопрос нелегко ответить.

— Ну-ну, вы же отвечали и на гораздо более серьезные вопросы. Вот здесь, — редактор полез к себе в стол, достал оттуда объемистую папку и положил ее перед собой, — вот здесь у меня собраны о вас очень обширные и очень разнообразные материалы. И ваши статьи, и письма в редакции, и ответы, и рецензии, и материалы с вашей работы, и биографические сведения. И еще кое-что. В этой папке, — он похлопал ладонью по ее обложке, — о вас столько всего, что вы сами, пожалуй, столько рассказать не сумеете.

— Очень любопытно, — Вертэй слегка привстал, потянулся к папке. — Вы не разрешите взглянуть? На это самое «кое-что».

— Нет! У нас нет на это сейчас времени. Могу только сообщить, что здесь нет записей ваших телефонных разговоров, копий ваших частных писем и доносов на вас людей, которых вы считаете близкими, если это то, что вас интересует.

Все эти материалы, о которых я говорю, были собраны вполне законным путем. Я не берусь судить о том, каким человеком вы предстали бы, окажись в этой папке материалы более подробного исследования вашей личности, но и того, что в ней есть, вполне достаточно, чтобы вызвать ну, мягко говоря, беспокойство.

Я, знаете, очень любопытен, и в свое время был очень удивлен тоном ваших статей, появившихся в печати. Я не скажу, чтобы эти статьи были какими-то очень резкими или очень обличительными — иногда пропускают статьи более резкие — но в них было что-то такое, что качественно отличало их от статей других авторов. И мне захотелось узнать, что же за человек их писал, и какие чувства этим человеком двигали. Я стал следить за вами, я собирал материалы о вас. Я знал о вас очень многое уже тогда, когда вы, наверное, о моем существовании еще не подозревали. И теперь я твердо знаю, что двигало и движет вами. Это ненависть. Так я повторяю свой вопрос: за что вы нас так ненавидите?

Вертэй вздохнул и стал подниматься.

— У нас с вами, видимо, не получится беседы, — сказал он.

— Нет, у нас с вами получится беседа, черт подери! — заорал вдруг редактор, хлопнув ладонью по столу. Он ушиб ладонь и теперь тоже вскочил и махал рукой, чтобы унять боль. — Нет, у нас получится беседа! Не для того я убил на вас столько времени, чтобы вы мне тут хлопали дверью! Садитесь!

— Не орите на меня! — огрызнулся Вертэй, но все же сел. Ему вдруг расхотелось уходить, эта вспышка редактора сорвала внутри какие-то запоры, и злость, копившаяся годами, хлынула наружу. Он вдруг понял — не умом, а сердцем, всей душой — понял, что он действительно их ненавидит, что ненависть эта копится в нем уже давно и лишь иногда, совсем малыми дозами находит выход в статьях, которые он пишет. И ему захотелось выпустить ее наружу, не думая о последствиях, сказать прямо в лицо этому человеку то, что наболело в душе. Нет, теперь он не ушел бы отсюда, даже если бы редактор захотел его прогнать. Как же я мог не сознавать этого раньше? — думал он.

Именно ненавижу — ни больше, ни меньше — ненавижу! — повторял он про себя это слово, и оно приобретало все больший смысл, суть его становилась все отчетливее: — Ненавижу! «Hate is fear» — («Ненависть — это страх»), — вспомнилась прочитанная где-то фраза. Ненавижу и боюсь? Ненавижу потому, что боюсь? Нет, чушь!

— Итак? — снова спросил редактор.

Ненавижу потому, что боюсь? Нет, конечно же, чушь! Он спрашивал себя и не чувствовал страха. Нет, страха не было. Может быть, он затаился где-то в глубине души, но не он, конечно же, не он был главным. Тогда почему же я ненавижу? За что я ненавижу?

Он поднял глаза на редактора.

— На этот вопрос так просто не ответить. Вы поставили его слишком неожиданно. Кто мог знать, что вы способны на такие заключения? Надо подумать.

А действительно, кто мог знать, что редактор способен задавать такие вопросы? Нет, конечно, он умный человек, гораздо умнее тех, кто им распоряжается. Но осознать то, что тебя ненавидят — это требует уже несколько большего, чем просто ум.

— Ну что же, — вздохнул редактор, — подумайте, если нужно. Впрочем, вы можете и не отвечать. Я ведь все равно, даже если бы и хотел избавиться от вашей ненависти, не стал бы ради этого ни в чем меняться. Можете не отвечать мне, в сущности, ваш ответ не больно и нужен. Я просто хотел выманить вас из вашей скорлупы внешнего спокойствия и невозмутимости, чтобы вы поняли, что я знаю и о вашей душе гораздо больше того, что вы позволяете узнать посторонним. Вы всегда старались никого не допускать к себе в душу, и потому ставили себя выше собеседника. А для нашей беседы нужно было уравнять шансы, — он развязал тесемки папки, достал из нее стопку листиков. — Я хочу, чтобы вы поняли, к чему приводит эта ваша ненависть. Вот, читайте, — и он протянул листки Вертэю.

— Что это?

— Это то, чем общество обязано лично вам. Читайте, читайте. Вопросы будете задавать потом, — он снял трубку внутреннего телефона, нажал кнопку вызова: — Зин, если меня будут спрашивать, скажи, что я ушел. Нет, вот как раз если из дома будут звонить, то скажи, что занят, и поэтому задержусь.

Ну, все.

Вертэй бегло просмотрел листки. На них были отпечатаны — а иногда вычерчены от руки — таблицы:

Аварийность на улицах. Хулиганство и мелкие правонарушения. Выпуск брака и срывы поставок и так далее, и так далее. Листки были сверху донизу заполнены цифрами — коэффициентами корреляции, доверительными интервалами, оценками вероятности… интересно было бы изучить эти материалы подробнее.