Джей Эм - Там, где начинается вселенная

– А ты почему здесь?

– Самостоятельности захотелось. А моё прошлое… Понимаешь, с одной стороны я всю жизнь стараюсь от него отделаться. А с другой… не могу вовсе про него не думать. С детства осталось в душе ощущение чего-то тяжёлого, беспросветного. Именно такая в поселениях жизнь. Несправедливо всё это до ужаса… Землепашцы, считай, на треть кормят мультиполисы. Синтезирующие фабрики и спецфермы производят только оставшиеся две трети продуктов.

Ингрид вздохнула, помолчала, точно раздумывая, продолжать или нет. И всё-таки сказала:

– Там ничего не знают, кроме тяжёлого труда. Это в газетах пишут про холодостойкие культуры, про теплицы… На деле растить эти культуры своими руками совсем непросто. И строительство теплиц требует денег. А скупщики платят за продукцию гроши. Сельхозтехника в поселениях почти у всех устаревшая, хуже чем прошлый век. Школы – пародии на городские. Чего удивляться, что там появляются всякие предрассудки. Не обязательно насчёт маби, вообще насчёт всего нового.

– Но в отношении маби – настолько, что нами там пугают маленьких детей.

– Появление маби – результат генных технологий, в этом всё дело. После эксперимента Ватанабэ для землепашцев всё, что связано с человеческой генетикой – больной вопрос.

Себастиан Джесер был не первым, кому пришло в голову организовать переделку людей с целью повышения работоспособности. Ватанабэ Хару в начале правления тоже посетила такая идея. Но широко афишировать её он нужным не счёл. Джесер мог позволить себе это потому, что учёные-фоксовцы ручались за успех «Проекта нуэ», все детали которого тщательно отрабатывались на компьютерных моделях. Ватанабэ решил, долгие теоретизирования ни к чему, и если исследования изначально проводить на людях, результаты удастся получить быстрее. В качестве подопытных использовали не только заключённых. Набор добровольцев объявили среди землепашцев, пообещав за участие награду в виде городского места жительства. Но вряд ли информация о том, в чём предстоит участвовать, полностью отвечала действительности.

Увидев первые итоги эксперимента, Ватанабэ распорядился его прекратить. С основной массой ставших ненужными подопытных хлопот не возникало: один за другим они погибали. Но некоторые оказались более живучими. Кое-кто из них вернулся в родные поселения и провёл там остаток своих дней. С тех пор в сознании землепашцев и поселился коллективный страх перед манипуляциями с генами людей.

– Так что не надо винить землепашцев, – закончила Ингрид.

– Никого я не виню. А ты ведь поэтому и хотела писать о маби? Чтобы избавиться от фобии, которой тебя заразили в детстве?

– Наверное, это одна из причин. Личный мотив, так же, как у Мартинсена… Но, скорее, тут не фобия, а воспоминания. И хотя книга пока откладывается, от этих воспоминаний я всё равно окончательно избавлюсь. Обязательно! – для убедительности Ингрид по своему обыкновению энергично тряхнула головой.

– Пока ты ещё в процессе, могу сказать: маби не бросаются при любом удобном случае на человеческих женщин. Это враньё.

– Ну ещё бы, – презрительно фыркнула Ингрид. – Как будто я не знаю. Я и не думала тебя бояться, правда!

– Есть хочешь?

Ингрид кивнула. Сальваторе порылся в своём рюкзаке и вытащил несколько пакетиков с едой, которые они купили по дороге.

– Концентрированная дрянь. Но придётся обходиться.

Жевали оба без особого аппетита.

– У меня шоколадка есть, – вспомнила Ингрид. Достала плитку, разломила и протянула Сальваторе половину.

– Это получше.

– Да. – Она улыбнулась, вспомнив что-то. – Когда я была маленькая, мне казалось, что целая шоколадка – это очень много, даже половина – много. А сейчас – вроде бы и не много совсем. В раз и съешь.

– Шоколадки, что ли, меньше стали?..

– Слушай, пока ещё до конца не стемнело, давай полазим по дому, – предложил Брэтали. – Вдруг найдём что-нибудь интересное.

– Идём, – согласилась Ингрид. Что в этом доме может быть интересного, она не представляла, но скучно всё время сидеть на этой «террасе».

– Вот было бы здорово, – принялась мечтать она, пока спускались по лестнице, – если бы никакого малого ледникового периода не было. Говорят, раньше здесь, где теперь Джаракас и Карана, даже вот в это время, в конце октября, было тепло. Представляешь, можно было бы уехать на запад, к морю, и купаться без всяких стеклянных колпаков!

– Нет. Не представляю. Валла-Вэлид стоит у моря. Я часто бывал на берегу, но охоты купаться не возникало.

– Вэлид на севере. А ещё раньше…

– Забудь ты это «раньше». Всё изменилось, и по-другому уже не будет.

– Почему? Этот МЛП когда-нибудь закончится, как закончился средневековый. Снова потеплеет.

– Ну, если когда-нибудь…

Вопреки ожиданиям Сальваторе, им не везло. Попадался только старый грязный хлам. Брэтали пришлось махнуть на свою затею рукой.

– Пошли обратно, Подкова.

Ингрид вспомнила бесконечную лестницу и холодный ветер, свободно гуляющий наверху.

– Может, лучше здесь останемся?

– Оставайся, если хочешь. А я – на «террасу».

Торчать тут одной? Ну уж нет. Ингрид предпочла ни на шаг не отставать от Брэтали. Но почему-то он сам вдруг остановился. Кажется, что-то увидел за дверью, мимо которой они проходили. Выглянув из-за его плеча, Ингрид тоже заметила яркое пятно на фоне сплошной пыльной серости, и удивилась:

– Откуда здесь цветок?

На потрескавшемся от времени грязном пластике подоконника среди осколков стекла лежала полураспустившаяся красная роза на длинном стебле. Совсем не увядшая, как будто её недавно срезали с куста.

Было что-то болезненно-острое в этом… Ещё живы яркие краски цветка, но всё равно он обречён погибнуть без воды и почвы посреди тусклого запустения.

Брэтали молча подошёл к подоконнику и осторожно, чтобы не оцарапаться о шипы, взял розу. Ни пока поднимались наверх, ни на «террасе» он так и не проронил ни слова. Сев на своё прежнее место, положил цветок на пол рядом с собой и стал смотреть вдаль, в необъятный простор неба и земли. Почему-то Ингрид подумала, что сейчас он хотел бы остаться один.

Ветер сменил направление и немного разогнал облака, прежде сплошь закрывавшие небосклон. У западного горизонта, в сторону которого открывался вид с «террасы», показался багровый край заходящего солнца.

Свет заката мгновенно преобразил облик Катакараны. Недавно это были только тёмные массивы зданий и чёрная паутина воздушных дорог, проводов и антенн. Теперь на всех стеклянных стенах, на стальных шпилях и зеркальных куполах зажглись алые отблески. Серебром вспыхнула извилистая лента Ката-Нары – отсюда она представляется не такой уж широкой.