Михаил Попов - Плерома

— Бытие определяет сознание.

Жора уверенно помотал головой.

— Мне сказали, что теперь уже нет. Знаешь, какие мужики собираются вокруг этих «олимпийских» объектов. Палец в рот не клади. Я ведь таскался по всей планете, все надеялся, что мне объяснят, как и что. В чем смысл теперешней жизни. Душа-то горит. Это еще до Любиного воскресения. Был даже в лагере, где, по слухам, прятался Будда.

— Он же Бог, значит, его не должно было бы быть.

— Это твоя неграмотность. Никакой он не Бог, просто такой клевый был дядька, страшно умный. Умер, кстати, оттого, что жареной свининой объелся. Вот его прячут так уж прячут. У него, говорят, такое высказывание было — встретил Будду — убей Будду! Не сказал бы, что очень умно, зачем рубить сук, на котором висишь?! Но всем понравилось, теперь целые толпы бродят по планете, ищут, чтобы исполнить его завет. Если всем позволить, не навоскрешаешься!

— А Христос?

— Что Христос?

— Он ведь тоже человек. Хотя бы частично.

Жора усмехнулся.

— Интересуешься?

— Раз спрашиваю, видимо, да, интересуюсь.

— Многие интересуются, — выражение лица Жоры вдруг сделалось значительным. — И я кое-что на эту тему мог бы рассказать, только не расскажу.

Вадим начал одеваться.

— Как хочешь. Ответь только на последний вопрос. Ты меня случайно завез как раз в такой лагерь, где скрываются всякие гуру?

— Да. Абсолютно случайно. Пальцы сами набрали комбинацию, потом уж подумал — зачем?

— И кто там сидит?

— А-а, нудятина, богословы. Душа по природе христианка, и всякое такое. Тоже ведь ничего не оправдалось, никаких новых для каждого эфирных тел, и никаких, с другой стороны, сковородок с рогатыми ребятами. Имен, извини, не запомнил. Святитель, блаженный, скаженный… Невозможно же, ей Богу, всех их в голове держать, не резиновая. Но их немного как бы жалеют, они ведь не от собственной корысти проповедовали, а от сильной веры. Вроде как извинение. Хотя тоже ведь судеб попереломано. Но есть и упорные. Говорят, пусть Плерома, пусть что угодно, а я все равно верю, все равно с Христом. Пусть верят, мне-то что, правильно?

— И что, этот лагерь долго там стоит?

— Да, считай, всегда, Вокруг всякого официального «олимпийского» поселения издавна сами собой стали такие возникать. Сначала официально подъезжали те, кому свидание обещалось вот-вот, а потом скапливались «бродяги», ну те, кто блуждает на свой страх и риск. У кого жгучие вопросы в душе и нетерпение в сердце. Там заведена строжайшая очередь на годы вперед. И строжайшие меры безопасности, ведь почитатели бывают, как я тебе говорил, не только восхищенные, но и мстители. Да, таких и большинство. Кто нож пробует пронести на встречу, кто серную кислоту. У них никакого разрешения нет, но это только раззадоривает. Да, вот так живут в палатках, стареют, ждут мига. Рассказывают друг другу легенды про несанкционированные проникновения.

— А такое бывает?

— В том-то и дело, что изредка случается. Есть разные всякие способы просочиться, обойти очередь, выкупить себе местечко.

— Выкупить? Это за какую же валюту, если денег здесь нет?

— Нет-то их нет, но кое-что есть. Ценные предметы, картины, алмазы, самодельные или старинные хронометры, да и. другое, я всего и не знаю. Стяжательство ведь не преодолено.

— Подкупают, что ли, охранников?

— Конечно. Очень редко, но такое бывает. И среди тех, кто готов подкупить, есть целая очередь, как они говорят, иерархия. Те, кто ждет годами и годами, становятся вроде как жрецы, или вожди. Они обещают остальным, если дорвутся до конкретного тела, и других как бы допустят. Я всех тонкостей не знаю, но что-то вроде того. Это тоже надежда для многих душ.

Вадим кивнул, хотя понял сказанное не до конца.

— А в этом лагере нас приняли за диких диверсантов, то есть решили, что мы как раз те самые, что собираются на дурняк, минуя иерархию, пробраться за ограду. А это у добровольцев карается, хотя бы ты и пылал всей душой. При этом они только тем и заняты, что строят планы незаконного проникновения. У них есть инженеры, изобретатели. Они очень организованны, даже что-то вроде спецслужбы имеется, против тех, за когоони нас приняли. Власти запретить это не могут. Свобода передвижения и занятий. Только время под контролем.

— Какая же свобода передвижения, если есть закрытые зоны?

Десантник задумался, потом махнул рукой.

— Ты меня не путай. Я тебе рассказываю то, что знаю, а ты вот мне не рассказываешь ничего.

Вадим подозрительно поглядел на своего нежданно образовавшегося товарища.

— А что бы ты хотел узнать?

— Ты не догадываешься?

Вадим догадался, но отрицательно помотал головой.

— Нет.

— Что там у тебя произошло с Любой? Почему Лазарет так носится с этой историей?

— А ты разве ничего не слыхал? Я думаю, в городе было много разговоров на эту тему.

— Я же тебе толкую, незадолго переехал к дядьям в Семипалатинск. Обещали меня пристроить на работу.

— А почему ты уехал? Ты же жил рядом с ней. Она… заходила к тебе. Зачем уезжать?

Жора нахмурился.

— Понимаешь ли, человеку всегда хочется больше. Заходить-то она заходила, но где она потом ходила? Ревность. Так жгло! Будущего же у нас не было. Жалела она меня за ноги, но чтобы связать жизнь — нет! Ноги, ноги. А тут пьяный порыв, и обмен! Думал, вырву ее из сердца с мясом, начну новую жизнь. Где там! Спился в полтора года. Теперь-то у меня все по-другому, то есть в порядке. Сам видишь. Препятствия нет. Теперь что ей помешает со мной окончательно сойтись?! Совершу еще одну попытку. Если ты мне, конечно, не подгадишь.

Жора некоторое время скреб ногтями правую щеку.

— Чего молчишь, теперь ты говори. Что ты с ней сделал?

Вадим угрюмо покачал головой.

— Нет, не могу. И не хочу. Не обязан.

— Давай, баш на баш!

— Какой еще баш?

— Так и быть, я тебе расскажу, что и как обстоит с Иисусом, а ты мне…

— Зачем мне это!

— Я же понял, что тебе интересно.

— Совсем не интересно!

— Врешь!

— Нет.

— Пользуйся, мне однажды очень, со страшной силой, повезло, случайно, но в такую нору попал, такое открылось, и я могу такое тебе открыть, парень!

— Не нуждаюсь.

Жора напирал.

— Дурак, это же особый случай, не плащаница драная, или какой-то там кубок — в общем, поразительно! Единственный, кого имеет смысл о чем-то спрашивать. Все же остальные — просто люди, и все опарафинились. А он ведь не совсем человек, есть что-то сверх, понимаешь.

— Понимаю, но не надо.

— Ну и дурак.

Иван Антонович тщательно побрился, выпил две чашки кофе, затребовал через линию доставки крахмальную сорочку, черный сюртук, галстук-бабочку и лакированные штиблеты. Облачившись в эти джентльменские доспехи, долго вертелся перед своим мрачным, неестественно глубоким зеркалом, вырабатывая себе соответствующее возникшему замыслу выражение лица. Вызвал такси к подъезду. В конце концов, он сбросил всю эту бутафорию. Этот длинный черный пиджак будет подобен белому флагу. Иван Антонович нацепил привычную замшевую куртку и полотняные брюки, умеренно мятые под коленями. Сел на заднее сиденье черной «волги» и скомандовал: