Аластер Рейнольдс - Ковчег Спасения

Выход, к которому прорывался Овод, был перекрыт. В коридоре маячили полицейские.

Овод бросился в другую сторону. Та же история. В горле запершило, откуда-то неожиданно накатила паника, необоримая, как желание чихнуть. Действие газа оказалось настолько мощным, что Оводу захотелось уползти в угол и съежиться. Страх не давал твердо стоять на ногах. Сопротивляясь страху, Овод схватил стул и поднял над головой, точно щит.

И тут полицейские навалились на него.

Следующее, что осознал Овод, — что стоит на коленях, потом на четвереньках. Полицейские колотят его дубинками, но так, чтобы не поломать кости и не повредить внутренние органы — просто оставить нескольких синяков.

Рядом Овод увидел другую группу полицейских. Они повалили женщину с плохими зубами, и она исчезла под ними, как карта в руке шулера.

Дожидаясь осведомителя, чтобы закончить строительство, надсмотрщик небрежно копался в пластах воспоминаний своих прежних воплощений.

Надсмотрщик не являлся просто машиной Подавляющих. Это было бы слишком рискованно — сосредотачивать все знание и опыт в такой уязвимой конструкции. Но, когда стая прибывала туда, где требовалось провести зачистку — обычно это было пространство не более чем несколько световых часов в поперечнике — из множества субсознаний, способных лишь к ощущению и восприятию, генерировался единый разум, рассредоточенный между множеством носителей. Между ними устанавливались связи, передающие информацию со скоростью света, сплетая неторопливое, надежное, уверенное течение мысли. Если же требовалась быстрая обработка данных, ее поручали более мелким соединениям. Мыслительные процессы надсмотрщика происходили с неизбежной медлительностью, но эта ограниченность никогда не воспринималась Подавляющими как проблема. Они даже не пытались соединить подэлементы надзирателя коммуникационными каналами, которые позволяли бы мгновенный обмен информацией. В архиве содержалось слишком много предупреждений об опасности подобных экспериментов. Целые виды удалялись из истории галактики из-за единственного глупого эпизода, вызвавшего нарушение причинности.

Надсмотрщик был не только медлительным и рассредоточенным образованием. Он был образованием временно существующим, которому разрешалось лишь мимолетное самоосознание. И даже в эти моменты он с мрачной обреченностью понимал: исполнив свои обязанности, он должен немедленно умереть. Но необратимость его судьбы не вызывала горечи, когда он просматривал архивные воспоминания о своих предыдущих появлениях, воспоминания о действиях во время предыдущих зачисток. Просто так должно быть. Разум, даже машинный — нечто такое, чем не позволительно заражать галактику, даже предотвращая надвигающийся кризис. Ибо самым худшим врагом разума был разум.

Он обнаружил, что вспоминает некоторые из предыдущих зачисток. Конечно, сущность надсмотрщика, руководящего теми зачистками, не совсем совпадала с нынешней. Когда группы Подавляющих встречались, что происходило редко, они обменивались знаниями, информацией о недавних зачистках, методами и схемами. Со временем эти встречи становились все более редкими, поэтому за последние пять миллионов лет в библиотеку техник пополнилась лишь однажды. Чем дольше группы были отделены друг от друга, тем осторожнее контактировали при встрече. Ходили даже слухи, что разные фракции Подавляющих конфликтуют за право на проведение зачисток.

Что-то определенно шло не так, что-то изменилось со старых времен, когда опустошения проводились чисто и методично, когда не было массовых проскальзываний через сеть. Надзиратель не мог отказаться от умозаключений. Колоссальная галактическая машина для сдерживания разума, машина, одной из послушных частей которой был надсмотрщик, слабела и разрушалась. Разум просачивался сквозь ее трещины, распространяясь подобно паразитам. Ситуация неуклонно ухудшалась в течение последних пяти миллионов лет, однако это не шло ни в какое сравнение с тринадцатью Галактическими Оборотами — тремя миллиардами лет — которые прошли до появления первых признаков кризиса. Неужели больше не удастся сдерживать распространение разума? Достаточно было пощадить всего один вид, позволить ему избежать уничтожения. Пощадить тех, кто были когда-то четвероногими позвоночными, которые дышали кислородом. Млекопитающих. Надсмотрщик почувствовал далекое эхо родства. Ничто подобное никогда не беспокоило его, когда Подавляющие уничтожали дышащих аммиаком мешкообразных тварей или покрытых шипами и иглами инсектоидов.

Надсмотрщик заставил себя выйти из этого настроения. Очень вероятно, такой образ мышления понижал коэффициент эффективности зачисток.

Нет. Млекопитающие умрут. Так бывало всегда, так должно быть.

Он посмотрел, как расширяются работы вокруг Дельты Павлина. Надсмотрщик знал о предыдущей зачистке, об уничтожении птицеподобных, которые обитали в этом секторе космоса около миллиона лет назад. Млекопитающие развивались в другой планетной системе и просто пришли сюда. Значит, достаточно будет одной фазы повторной зачистки. Последний раз она производилась слишком небрежно, думал надзиратель. Конечно, всегда возникало желание провести зачистку с минимальными повреждениями окружающей среды. Миры и солнца обращали в оружие лишь под угрозой массового появления разума третьего класса. Но даже тогда этого старались избегать. Надсмотрщик не любил производить чрезмерные разрушения. Опустошение звезд вызывало у него иронию — в течение трех миллиардов лет смысл работы состоял в проведении зачистки минимальной ценой. Но что сделано, то сделано. Определенное количество дополнительных повреждений в данном случае неизбежно и необходимо.

Грязно, беспорядочно. Но это, подумал надсмотрщик, и была «жизнь».

Инквизитор вглядывалась в мокнущий под дождем Кювье. Ее отражение в темном стекле словно парило на фоне города.

— Мадам, вы уверены, что все будет нормально? — спросил вошедший охранник.

— Я справлюсь, — бросила она, не поворачиваясь. — Если что, вы в соседней комнате. Снимите с него наручники и оставьте нас.

— Вы уверены, мадам?

— Снимите наручники.

Охранник разъединил пластиковые браслеты. Овод встряхнул кистями руки и нервно прикоснулся к лицу, как актер, трогающий слой грима, который мог еще не высохнуть.

— Можете идти.

— Слушаюсь, мадам.

Охранник удалился и закрыл за собой дверь.

Овод с облегчением плюхнулся на специально приготовленный для него стул. Хоури по-прежнему смотрела в окно стекло, крепко стиснув за спиной руки. Струи дождя, стекая с карниза над окном, образовали прозрачный занавес. Ночное небо превратилось в дымчатую пелену неопределенного цвета — смесь красного с черным в равных пропорциях. Не было звезд, не было зловещего объекта в небе.