Артем Калинин - Песчаный фён. Часть первая [СИ]

— Пытался сбежать, подлец! Троих наших уложил. Живучий черт! Ну да ничего, с простреленной ногой никуда не убежит.

— Вы послали за врачом? — осведомился Куохтли.

— Он обойдется теплым приемом, — сплюнул лейтенант.

Глава филиала разведки резко в три шага придвинулся к офицеру и прошипел так, что кровь застыла в жилах даже у Гленна.

— Послушай сюда! Если он умрет, то ты лично ответишь перед господином Янковичем! Понял меня? Пришлите ему врача. И мне плевать, где вы его достанете!!!

— Я лично прослежу за тем, чтобы доктор наложил бинты! — пролепетал лейтенант.

Его била крупная дрожь, видимо, провиниться перед Янковичем значило подписать себе смертный приговор.

— Не стоит, — оборвал Гленн, — я сам разберусь! А то еще чего наломаете! Лейтенант, проводника мне, да потолковее.

— Кого бы вам предложить… — задумался лейтенант, а потом, разведя руками, буркнул, — некого. Толковые разъяснения вас устроят?

Сейчас Гленн был согласен на что угодно, лишь бы отвязаться от процессии, и поэтому удовлетворенно кивнул, внимательно выслушав сбивчивые объяснения все еще испуганного офицера. Англичанин удалился, как только рот лейтенанта захлопнулся. По глазам Куохтли, сверкнувшим во тьме, он понял, что подначек по поводу его безразличного отношения к молодому агенту не избежать. За тот короткий срок совместной работы, что отмотали вместе трое разведчиков, старые вояки прониклись симпатией к не в меру наглому молодому человеку. Его сообразительность, как, впрочем, и не слишком большие притязания к комфортной жизни, не могли не произвести положительного впечатления на их черствые души. Нет, не то чтобы они были бездушными машинами для убийств. Просто пережив столько предательств и обманов, они огрубели настолько, что давно забыли чувство привязанности, настолько в них въелась привычка не оглядываться на вчерашний день. Дружба — единственное, чем Гленн с Куохтли дорожили, поскольку иного им было не дано. Судьба агентов была во многом схожа, возможно, именно поэтому они сблизились. Их семьи отказались от них в тот день, когда они ушли в разведку. И даже дети не присылали им писем. Что теснилось в их изуродованных душах, помимо товарищества, так это неизбывная боль и тоска по прошлому, что глушили они рутиной. Но иногда при виде таких самородков, как Эрих, что-то там внутри дергалось, срывало каменный слой и высвобождало те струны души, которые, казалось, затихли навсегда, истлели и рассыпались в прах…

Гленн шел по краю огромной круглой площадки, укрытой куполом. Слева виднелись отражения лучей фонаря и еще каких-то неясных теней в стеклах купола, справа же, словно коралловые полипы из бетонного покрытия, на которое фальшивой маской наложили асфальт, вырастали убогие домишки по три-четыре этажа, непритязательные на вид настолько, что не могли не вызывать ассоциаций с коробками времен Великой депрессии. Самые настоящие трущобы. В иное время Гленн поостерегся бы соваться сюда, да что было делать. К тому же, судя по погашенному свету в разбитых окнах и пулевым отверстиям, больше походившим на сквозные туннели червей в старом дереве, англичанин мог с уверенностью сказать, что там никто не живет. Поэтому он позволил себе расслабиться и, зашагав чуть быстрее, погрузиться в собственные мысли. Как это было не удивительно, но в голову старого разведчика лезли размышления сплошь о детстве, кстати говоря, не слишком счастливом. Многие сулили Гленну большое будущее в политике. Будучи сыном лорда, он бы мог многого добиться, но эта обреченность на определенную судьбу и подтолкнула его пойти в разведчики. Чего отец так и не простил ему. Сэр Реджинальд Стэнфорд, человек самых твердых убеждений, глубоко уверенный, что мир делится лишь на черное и белое, до самой смерти так и не смог перекрасить своего сына в серый цвет. Гленн тоже обучился этому искусству не сразу. Он провел полжизни в горячих точках планеты и насытился по горло человеческой жестокостью так, что порой его переполняло удивление, как человечество до сих пор не уничтожило само себя. Поскольку жизнь его кидала с Востока в Африку, из Африки в Центральную Америку, а оттуда вновь на Восток, семьей Гленн так и не обзавелся. Возможно, поэтому он сразу же согласился на должность помощника главы марсианского филиала разведки, в надежде наконец-то остепениться, но мечтам сбыться было не суждено. 60 лет — уже тот возраст, когда о семье думать поздно, а о доме престарелых и отставке — еще рано.

«Где этот переулок? — подумал раздраженно Гленн, когда увидел слабое свечение из-за угла здания, которое и домом-то грех было назвать. — Вот и местное СИЗО», — невесело улыбнулся он и нырнул за поворот. Стоило только Гленну свернуть за угол, как его представление о мире резко изменилось. У убогого домишки ютилась не горстка бойцов-оборванцев, в шапках и куртках серого цвета, а дюжина хорошо вооруженных солдат в серо-зеленой форме и бурых касках. У каждого за поясом было не менее десятка гранат и длинная абордажная сабля, которую можно было с легкостью спутать с кривым мечом джедая. Открывались два видения на сложившуюся ситуацию. Либо лейтенант бесстыдно врал, либо же это были не революционеры. В любом случае, Гленн по стеночке, по стеночке попытался незаметно ускользнуть из поля зрения солдат. Трюк с треском провалился. Не успел англичанин вжаться в стену, как его догнал окрик командира отряда:

— Стоять! Повернуться лицом, быстро! Руки! Руки!

Гленн сконфуженно повернулся и, подняв руки, примирительно произнес:

— Товарищи, вы что, я же свой!

Пока Гленн менял угол обзора со стены на командира отряда, подметил у всех на рукавах шевроны с голубовато-зеленым шаром, пересеченным крест-накрест двумя космическими кораблями. «Значит, точно из космопорта», — подумал Гленн, распознав с первого взгляда герб космическо-десантных войск. Он уже закончил свой путь от стены к середине коридора, когда старший, растянув лягушачьи губы в ухмылке, назидательным тоном сказал:

— Свои в такое время дома сидят, телевизор смотрят! — знаменитый афоризм кота Матроскина прозвучал очень убедительно.

— Свои, а почему тогда вы ночью шастаете? — парировал Гленн.

— Мы тебе не свои, предатель! — рявкнул командир отряда. — Руки за голову! Чтобы я видел!

Гленн с покорностью повернулся спиной к десантникам. Сзади послышались шаги.

— На землю! — приказали ему.

«Ага, а шнурки вам не погладить?» — подумал Гленн и сорвался с места.

Шаг, еще один, еще. Вот и заветный поворот, там можно со всего духу к основным позициям дунуть. Вдруг прямо на пути, как из воздуха, возникла ослепительная вспышка. Лицо обдало невыносимо горячей волной воздуха, глаза вмиг перестали видеть что-либо, по коже разлилась боль, будто кипятком ошпарили. В ушах зазвенело. В Гленна врезалось в нескольких местах что-то острое, пропороло одежду, жадно впилось в руку и грудь англичанина. Но тот в порыве иступленного упрямства все шел вперед. Со спины кто-то воскликнул: