Олег Дивов - Назад в космос [сборник litres]

– И все? – не поверил мужчина. – Ты вот так легко меня отпускаешь? Не будешь меня есть?

– Не буду. Вообще-то я вегетарианка, – ответила дракон.

– Я не верю. Люди обычно сообщают такое в первую секунду знакомства.

– Я не человек. Я говорю это на прощание.

– Но я ведь знаю, где ты высадилась. Если меня поймают драконы, которые охотятся за тобой, я им тебя выдам. Драконы умеют выпытывать информацию. Разве не логичней убить меня сейчас? Или дать мне отлететь, а потом взорвать на борту «Капернаума» какую-нибудь бомбу?

Ахава улыбнулась и ответила:

– Я ведь не обычный дракон, а так называемый «мельхиоровый». Такие, как я, были созданы человечными и социальными, потому что обычные драконы провалились – эти психопаты не могли ни с кем поладить. Так что мы были решением, но как оказалось – слишком эффективным. Мы стали представлять угрозу для обычных драконов как более приспособленные, составили им слишком сильную конкуренцию, так что за нами началась охота… У нас, мельхиоров, есть один хитрый прием – если мы вливаем человеку нашу кровь, он становится нашим конфидентом. Наноботы из нашей крови формируют в голове человека управляющий модуль. Связь с ним осуществляется через квантовую спутанность – мгновенно, на любое расстояние. Так что мне не нужно тебя убивать. Ты теперь мой конфидент, ведь я переливала тебе свою кровь – тогда, когда лечила тебя после ранения.

– Значит, я теперь твой раб?

– Нет, не раб. Лети куда хочешь. Делай что хочешь. Если ты мне понадобишься, я тебя позову, а пока ты волен делать что хочешь… Но мой тебе совет. Не возвращайся в пояс Койпера – пусть прошло двадцать лет, там тебя могут обвинить в убийствах. Лети на Меркурий. Там ты найдешь моих друзей, и они дадут тебе новый корабль. Начни новую жизнь среди внутренних планет. Заведи семью. Займись честными перевозками. Я не буду сидеть здесь вечно. Когда-нибудь я позову тебя, и ты заберешь меня отсюда.

Евдоким проскрипел зубами:

– Чертов дракон.

Ахава протянула ему руку на прощание, и, несмотря на всю свою злость к ней, он ответил на рукопожатие.

– Береги себя, Евдоким Онил.

– И ты, Ахава… не скучай тут.

– О, обо мне не беспокойся. Я тут под присмотром. – Ахава кивнула на глаз. – И впереди у меня много разговоров по душам.

Евдоким включил двигатели скафандра и полетел к «Капернауму», а оттуда – к новой жизни. Сегодня он понял одно. Кем бы ты ни был – одиноким космическим волком или таинственным межзвездным гостем, – женщина тебя всегда найдет и сделает все по-своему.

Тау.

В глубине REM‑фазы я увидел бирюзу, белый город и сову, и город, латунный глобус, закат над Олимпом, пески горячего плато, высохшее море, как игрива сегодня смерть. Моя обычно не отличается оригинальностью, рисует облачные столпы, звездные колыбели и острых птиц, воду и золотые ступени, но в тот раз было не так. Сова и скучный город у горизонта, похожий на марсианские города времен первых лет Конкисты, я умер.

М‑фаза длится восемь минут, мозг должен достаточно остыть и погаснуть, лишь после этого активируются джамперы. Синхрон.

VDM.

Некоторые утверждают, что в глубине синхрона они видят тьму, густую, как нефть, практически осязаемую, плотную. Я вижу свет. Для меня синхрон – полет сквозь легкий соломенный свет, сквозь искры, за солнечным ветром.

Большинство чувствуют холод. Бросок за мировой лед, через зиму без срока и границ, для меня прыжок – тепло. В моей Вселенной всегда июль, «Герда» не скользит над черным льдом, но парит над полуденными полями.

Тоска. Четыре минуты тьмы и холода и страх. Почти для всех синхрон – это страх. Космос велик и страшен, в нем не слышно вашего сердца, не для меня. Я люблю прыжки. Я люблю космос. Я родился во время штурма Хаула 5d, наверное, поэтому я скаут.

Синхрон длится четыре минуты, время клинической смерти, когда душа уже достаточно отслоилась от тела, чтобы выдержать стужу пространства, за это время «Герда» преодолевает пять световых лет.

VDM‑фаза, полет сквозь смерть, полет смерти.

Финиш.

Обычно это похоже на прилив. Море в твоей голове, память первичного бульона, запечатанная в каждой клетке. Ты чувствуешь себя волной, встречающей берег, но не в этот раз. Море качнуло, и завертело, и вдруг стало стеклом, я упал в стекло.

Воскрешение почти всегда сопровождается болью. У всех разной. Некоторые чувствуют, как сгорает кожа. У некоторых ломит лоб. Другие переживают крайне болезненное «вскипание». Косте выкручивает язык. У меня зубы. Это, собственно, не боль как таковая, но крайне неприятное ощущение отсутствия зубов, воскрешение.

– Синхронизация завершена. Протокол R‑фазы выполнен некорректно. Не спешите покидать ложементы до полного восстановления двигательной активности, – бодро сообщила «Герда».

Я машинально ощупал зубы языком, на месте, открыл глаза и увидел на визоре шлема быстро тающий туман первого крика. Как капризна сегодня смерть.

– Стекло, – сказал я.

Стаут воскрес, как всегда, первым. Он уже сидел в капсуле, навигационный шлем еще на голове, но визор поднят, и из-под шлема по шее ползла густая кровь.

Он повернулся ко мне и сказал.

Я не услышал что, в голове продолжало хрустеть стеклянное море, я лишь видел, как шевелятся губы Стаута.

Стаут поднялся из ложемента. Он двигался растерянно и раздергано, как старая марионетка на оборванных нитях, поводил головой, словно волочил ее за взглядом.

В ложементе пилота очнулся Коста. Он откинул визор, свесил ноги на палубу, кашлял, подавившись сенсорным воском, из-под шлема тоже капала кровь. Видимо, что-то с воскрешением. Сбой R‑фазы. Никогда про такое не слышал.

– Мы зацепили войд, – услышал я.

Я не успел его остановить, Стаут сорвал с головы шлем, сделал четыре быстрых шага и ударил головой в сферу.

Он словно сломался от удара, сполз на палубу и лежал, дергая ногой, нога его словно зажила отдельно от тела, самостоятельно, пыталась уползти от остального.

Коста смотрел на Стаута гладкими глазами, под носом и на подбородке у него засыхало красное. И я смотрел. Определенно сбой R‑фазы, протокол воскрешения нарушен.

– Черт на переносице… – сказал Коста. – Командор, вы слышите меня?

Такое случается. Спот-эффект. Душа на микросекунду отстает от тела, и ты наблюдаешь мир с замедлением. Обычно через несколько часов отпускает, однако в первые минуты… Довольно мучительно. Напоминает острую простуду – нос наглухо заложен, давит на глаза и уши, черт на переносице, мы зацепили войд.

Я, разумеется, понял, что сказал Статут. И сам Стаут понял, он навигатор. Про Косту не знаю.

– Надо ему помочь, – сказал Коста.

Мы подняли Стаута и отнесли в медблок. В себя он не вернулся, впрочем, это к лучшему, не сопротивлялся, лишь нога продолжала выплясывать тошнотворные коленца, мне хотелось на нее наступить…