Пол Андерсон - Зовите меня Джо [сборник litres]

Моей конечной целью был плен. Они, как пока и мы, хорошо обращаются с пленными. Со временем я бы вернулся к Элис с немалым опытом за плечами. А разве моему народу не понадобятся посредники? Или руководители? Перед лицом Билтуриса Морвэйн захочет иметь союзников. Мы установим цену за дружбу, и ценой этой может быть свобода.

Сожги мы Савамор, я сомневаюсь, что Морвэйн не расправился бы с Землей. Народ Тамулана не настолько добр. А даже и так – не посчитали бы они долгом стереть до основания плоды, мечты и следы цивилизации, способной на такое, и построить заново по своему подобию? Смогли бы они доверять нам? Кто когда-нибудь сможет простить Дахау?

Сражаясь честно, прямо глядя в лицо поражению, мы вправе надеяться спасти многое; надеяться даже, что через десятилетия этим будут восхищаться.

Конечно, все это предсказано в предположении, что Морвэйн победит. Хочется верить в чудо: вот-вот что-нибудь изменится, стоит продержаться… Я сам верил; я задушил свою веру и противопоставил собственное суждение тому, что нельзя назвать иначе как всенародным.

Прав ли я? Будет ли моя статуя стоять рядом со статуями Джефферсона и Линкольна, так что Бобби мог бы показать на нее и сказать: «Он был моим папой»? Или, чтобы избежать плевков, ему придется сменить фамилию в тщетной надежде затеряться? Я не знаю. И не узнаю никогда.

Оставшееся мне время я буду думать об этом.

Это было деловое знакомство. Фирма Майклса собиралась открыть дочернее предприятие в пригороде Эванстона; так обнаружилось, что самые удобные места принадлежат мне. Они сделали выгодное предложение, но я отказался. Они предложили еще больше, но я был непоколебим. Наконец меня посетил сам шеф. Не таким я его себе представлял. Энергичный, настойчивый, разумеется, но в то же время вежливый, обходительный и столь изысканных манер, что совершенно скрывались пробелы в его формальном образовании. Между прочим, недостаток последнего он быстро восполнял вечерними курсами и жадным чтением.

Мы решили обсудить дела в каком-нибудь баре, и он привел меня в местечко, мало похожее на другие заведения Чикаго, – тихое, спокойное, без музыки, без телевизора. Там едва набралось бы с полдюжины посетителей – этакие профессора-книгоеды и отставные политики. Мы нашли укромный столик и попросили пива.

Я объяснил, что деньги практически меня не интересуют и уродовать природу, чтобы возвести очередное стеклобетонное чудовище, я не позволю. Перед тем как ответить Майклс набил трубку. Это был подтянутый худощавый человек с длинным подбородком и орлиным носом, с благородной сединой на висках и темными лучащимися глазами.

– Разве наш представитель не объяснил? – произнес он. – Мы не собираемся строить похожие как две капли воды дома. Есть шесть основных проектов, и, располагая таким образом…

Он взял карандаш и набросал рисунок. Его акцент стал заметнее, но речь не потеряла плавности. Должен отметить: свое дело он знал гораздо лучше, чем все его представители. Хотите вы того или нет, сказал он, сейчас середина XX столетия, век массового производства.

Беседа текла свободно, и вскоре мы отошли от темы.

– Приятный бар, – заметил я. – Как вам удалось его найти?

Майклс пожал плечами.

– Я часто брожу по вечерам…

– Разве это не опасно?

– Смотря с чем сравнивать, – помрачнев, ответил он.

– Э… если я правильно понял, вы родились не здесь?

– Да. Я попал в Соединенные Штаты в 1946 году. Как принято называть, «перемещенное лицо». Я превратился в Теда Майклса, потому что устал произносить «Тадеуш Михаловски».

Впредь он редко говорил о себе. Позже от завистливых конкурентов я узнал подробности его карьеры. Это был головокружительный взлет для нищего эмигранта. Мне стало известно, что его впустили в США по специальной визе за оказанные особые услуги на последней стадии войны. Услуги эти требовали сообразительности и крепких нервов.

Наши отношения развивались. Я продал ему ту землю, но мы продолжали периодически встречаться, иногда в знакомом кабачке, иногда в моей холостяцкой квартире, чаще в его роскошных апартаментах. У него была поразительно красивая жена и пара чудесных мальчуганов. Тем не менее он казался одиноким человеком; я восполнял его нужду в дружбе.

Примерно через год после нашего знакомства он рассказал мне историю.

Меня пригласили на обед в День благодарения. Когда, обсудив вероятность благополучного исхода городских выборов, мы перешли к вероятности жизни на других планетах, Амали извинилась и ушла спать. Было уже далеко за полночь. Майклс и я продолжали разговаривать. Никогда прежде не видел я его таким возбужденным. Наконец он поднялся, не очень твердой рукой вновь налил виски и подошел, бесшумно ступая по густому зеленому ковру, к большому окну.

Ночь была ясной и холодной. Мы смотрели на притаившийся внизу город, на бегущие огни, вспышки причудливо завивающегося света, на черную блестящую гладь Мичигана; казалось, за озером угадываются бескрайние белые равнины. А наверху, изогнувшись, застыло бездонное небо, где грозно ощерилась Большая Медведица и шагал по Млечному Пути Орион. Не часто увидишь такое величественное в морозной неподвижности зрелище.

– В конце концов, – продолжая разговор, сказал Майклс, – я знаю, что говорю.

Я пошевелился в своем уютном кресле. Слабый огонь в камине бросал в комнату колышущиеся тени, и леденящий звездный свет, пожалуй, не менее ярко освещал ставшие чужими предметы. Я усмехнулся.

– Вы там лично побывали?

Он повернул ко мне застывшее лицо.

– А как вы поступите, если я отвечу «да»?

Я отпил из бокала.

– Предположу, что у вас есть основания так говорить, и буду надеяться, что вы мне их откроете.

Он криво улыбнулся.

– О, ради бога, я тоже с этой планеты… И все же… и все же небо безгранично и непостижимо. Не изменится ли человек, вышедший к звездам? Не изменится ли Земля?

– Продолжайте. Вы знаете, я люблю фантазировать.

Майклс смотрел в ночь, будто не слыша меня, и вдруг резко повернулся и осушил бокал.

– Хорошо, – произнес он внезапно хриплым голосом, и акцент прозвучал как никогда сильно. – Тогда я расскажу вам сказку. Это мрачная сказка, ледяная, и советую вам не принимать ее близко к сердцу.

Я затянулся замечательной сигарой из его коробки и приготовился слушать.

В наступившей тишине он сцепил за спиной руки и, опустив голову, несколько раз прошелся у окна, потом наполнил бокал и сел рядом со мной. Его глаза смотрели на картину – угрюмое тяжелое переплетение красок, – которую никто, кроме него, не любил. Казалось, она придала ему уверенности, потому что он наконец решился.

– В далеком-далеком будущем существует некая цивилизация. Не стану вам ее описывать, это бесполезно. Представьте, что вы попали во времена строителей египетских пирамид: попробуйте рассказать им про вот этот город. Дело здесь даже не в том, что они вам не поверят; конечно, не поверят, но не это главное. Они вас просто не поймут. Весь ваш рассказ покажется им бессмыслицей. А жизнь наших современников, их работа, мысли и верования окажутся для них еще более непостижимы, чем эти огни, небоскребы и машины. Разве нет? И если я начну описывать вам великую энергетику будущего, генетические изменения, условные войны и говорящие камни, вы можете чувствовать все, что угодно, но вы не поймете.