Пол Андерсон - Зовите меня Джо [сборник litres]

Примерно в середине второго года нам с Бергом поручили глубокое исследование уникального экологического цикла средних широт Северного полушария. Это значило – поселиться на несколько недель (которые превратились в месяцы) в исследуемом районе, на большом расстоянии от прочих разведывательных групп, чтобы минимизировать возмущения. Все наши контакты с людьми ограничивались редкими визитами катера, доставлявшего припасы, электроника – слабая замена, особенно когда над головой висит эта бешеная звезда, ежесекундно прерывающая радиосвязь.

В такой обстановке узнаешь своего напарника чуть ли не лучше, чем себя самого. Ладили мы с Питом отлично. Надежный, как каменная стена, этот высокий, светловолосый, веснушчатый парень обладал огромными запасами настоящих, не показных доброты, сердечности и достоинства. И очень вежливый. С юмором, правда, у него было слабовато, но во всех остальных отношениях лучшего однокамерника и не придумаешь. Питу было что рассказать – несмотря на молодость, он успел уже много постранствовать, – но и твои воспоминания и похвальбу он выслушивал не прерывая, с искренним интересом. К тому же он прочитал много книг, прилично готовил (когда наступала его очередь) и играл в шахматы самую чуточку лучше меня.

Я уже знал, что Пит не с Земли – и даже никогда на ней не был, – а с Энея, расположенного в двух сотнях световых лет от Колыбели Человечества и в трех сотнях от Люцифера. Вырос он в глухом захолустье, хотя и получил потом образование в маленьком, совсем недавно организованном университете Нового Рима. Впрочем, и этот город – всего лишь столица одной из дальних колоний. Все это вполне объясняет истовую преданность Пита вере в Бога, который сперва воплотился, а затем умер из любви и сострадания к людям. Только не подумайте, что я глумлюсь, ни в коем разе. Наш защитный купол имел всего одну комнату; каждое утро и каждый вечер Пит молился, молился с искренней серьезностью ребенка, но ни я не поддразнивал его, ни он не осуждал моего неверия. Как-то так вышло, что со временем мы стали все больше и больше обсуждать такие предметы.

А потом он рассказал мне, что его мучит.

Подходил к концу один из долгих, нестерпимо долгих люциферских дней, мы измотались, пропитались потом, все тело у нас чесалось, мы жутко воняли и валились с ног от усталости. В этот день мы едва не погибли – и в этот же день мы обнаружили растение, которое концентрировало в своих корнях соли урана и было основной причиной всех непонятных нам странностей. Когда мы вернулись на базу, бешенство дня уже смирялось, переходя в обычный вечерний ураган; мы вымылись, поели и быстро уснули, убаюканные шуршанием пыли, швыряемой ветром на купол. Проснувшись часов через десять или двенадцать, мы увидели сквозь витриловые панели холодное колючее сверкание звезд, сполохи северного сияния, низко стелющийся туман и уродливо скрученные растения – «деревья», как мы их называли, – покрытые ослепительно-белым инеем.

– До рассвета делать нечего, – сказал я, – а мы вполне заслужили праздник.

Мы закатили себе роскошный – в меру возможностей – пир, завтрак это был или ужин – трудно сказать, да и какая, собственно, разница? За едой мы пили вино, а потом сидели в своих креслах, смотрели на созвездия, никогда не виданные ни на Земле, ни на Энее, и пили коньяк, много коньяку. И говорили. В конце концов разговор пошел о Боге.

– Может быть, ты сумеешь мне это объяснить, – сказал Пит. Даже в полумраке купола на его лице отчетливо читалась какая-то внутренняя борьба. Он сидел, крепко сжав кулаки и глядя прямо перед собой.

– М-м-м, не знаю, не знаю, – осторожно ответил я. – Честно говоря – только ты, пожалуйста, не обижайся, – теологические ребусы всегда казались мне до крайности глупыми.

– То есть, – спокойно, без нажима, сказал Пит, подняв на меня свои синие глаза, – тебе не кажется, что отказ от веры приводит к противоречиям, парадоксам?

– Да, не кажется. Я уважаю твою веру, Пит, но никак не могу ее разделить. И если даже предположить, что в основе Вселенной, – я указал на высокое, устрашающе-прекрасное небо, – лежит некий духовный принцип либо что-то подобное, каким, подумай сам, образом можем мы понять эту первосущность, вложить ее в узкие рамки догматов?

– Не можем. Согласен. Конечный разум не способен понять бесконечное. Однако мы можем видеть и познавать его части, открытые нам. – Он перевел дыхание. – Давно, еще до начала полетов в космос, церковь решила, что Христос пришел только на Землю, только к людям. Если другие разумные расы тоже нуждаются в спасении – а в этом трудно сомневаться! – Господь Бог что-нибудь для них придумает. Такие вот дела. Но из этого, конечно же, еще не следует ошибочность христианства или, наоборот, истинность каких-либо других верований.

– Вроде, скажем, политеизма, что бы это слово ни значило?

– Пожалуй, да. К тому же религии развиваются. Примитивные культы видят в Боге силу, более развитые – справедливость, самые совершенные – любовь. – Пит резко смолк, сжал кулаки, затем схватил свою рюмку, осушил ее и наполнил снова – все это практически одним движением. – Я должен верить, – прошептал он.

Несколько секунд тишина нарушалась только доносящимся снаружи холодным хрустом.

– Что-то заставило тебя усомниться? – спросил я наконец.

– Усомниться?.. Нет. Но лишило спокойствия. Ты не возражаешь, если я расскажу?

– Конечно, нет. – Было видно, что он готов раскрыть свою душу, а я все-таки знаком с понятием «святое», для этого не обязательно быть верующим.

– Все случилось пять лет тому назад. Для меня это была первая настоящая работа, для меня и, – он чуть заметно запнулся, – для моей жены. Мы с ней только что закончили университет и прошли стажировку, только что поженились. – Пит говорил спокойно, но это явно стоило ему больших усилий. – Наши работодатели не были людьми. Ифрианцы, слышал о таких?

Я задумался. Миры, живые существа, разумные расы – всего этого невообразимо много даже в том крохотном уголке крохотной галактики, который мы успели чуть-чуть исследовать.

– Ифрианцы… ифрианцы… подожди. Это которые летают?

– Да. Одно из самых потрясающих зрелищ, какие есть в Божьем мире. Ифрианцы, само собой, значительно легче людей, в зрелом возрасте они весят килограммов двадцать пять – тридцать, но размах их крыльев достигает шести метров, и, когда такой гигант взмывает к небу, весь золотой в сиянии солнца, или со свистом и грохотом обрушивается вниз…

– Подожди, – перебил его я. – Насколько я помню, Ифри – террестроидная планета?

– Да, в значительной степени. Поменьше Земли и посуше, плотность атмосферы тоже чуть поменьше – примерно как на нашем Энее, они и расположены, кстати, не очень далеко друг от друга – по космическим меркам. Жить там можно без всякой особой защиты, биохимия тоже вполне аналогичная нашей.