Лили Брукс-Далтон - Полночное небо [litres]

– Привет, – замявшись, поздоровался он.

– Доброе утро, – ответила Салли и села напротив со своей порцией овсянки.

– Рад, что ты снова в строю.

Они поели в тишине. Встав из-за стола и выбросив пустую упаковку, Тэл подошел к Салли.

– Произошла трагедия, но твоей вины в этом нет, – промолвил он и легонько сжал ее плечи.

Салли заставила себя доесть завтрак, хотя овсянка была невкусной до тошноты. Впереди ожидали другие дела; Салли твердо решила, что переделает их все до единого. Ради Деви.

На столе лежала колода карт, в которые они с Харпером раньше играли. Раньше? А вернутся ли к ней прежние чувства? Сможет ли она снова от души рассмеяться, как еще пару вечеров назад? Обменяться с Харпером глупыми шуточками, разбросав карты по всему столу? Едва ли.

Вспомнилось, как мать учила ее раскладывать пасьянс. «Чтобы не сидеть без дела», – выразилась Джин. Полезный оказался навык. Часы, проведенные в одиночестве у мамы в кабинете, Салли запомнила лучше, чем все остальное детство. Школьные годы промелькнули как в тумане. Друзья из начальных классов стали безликими мазками на холсте воспоминаний. Лишь мамин кабинет она помнила во всех деталях. А еще посиделки по утрам на кухне, когда Джин читала ей вслух газетные заголовки, и ночи в пустыне под открытым небом. Шелест карт по пластиковой столешнице, рокот кондиционера, голоса, едва доносившиеся из-за двери, – вот настоящее.

Салли безмерно гордилась своей матерью. Ей бы и в голову не пришло жаловаться, что Джин не учит ее плавать брассом, ездить на велосипеде или жарить яичницу. Маминому повышению на работе девочка радовалась в сотню раз больше, чем своим пятеркам и школьным наградам. Ведь это была их общая победа – совместная жертва, которая принесла плоды. Салли легко переносила заточение в темном, пыльном кабинете, потому что не сомневалась: в этот самый момент Джин делает что-то очень важное – наверняка меняет к лучшему весь мир. В детстве Салли восхищалась мамой, как никем другим, и чем больше узнавала о ее профессии, тем больше хотела пойти по ее стопам.

О своем безликом отце Салли слышала нечто похожее. Его работа была важнее и грандиознее семейных уз. На все вопросы дочки Джин неизменно отвечала, что отец – светило науки – настолько умен и предан профессии, что в его сердце не хватило бы места еще и для них двоих. Мать твердила, что Салли должна им гордиться и понимать: он ушел, потому что мир нуждался в нем больше.

– Послушай, медвежонок, – говорила Джин, – твой отец слишком велик, чтобы всецело посвятить себя семье. Вот мы с тобой поменьше и поэтому отлично подходим друг дружке.

Когда Салли исполнилось десять, все изменилось, пошло наперекосяк. Они с матерью и ее новым мужем переехали в Канаду. Через год Джин забеременела, а когда Салли стукнуло одиннадцать, родились ее сестрички-близняшки. Джин забросила науку и занялась воспитанием детей, всецело погрузившись в хлопоты материнства. Близняшкам она уделяла столько времени, сколько никогда не посвящала своей первой дочери. Салли больше не могла гордиться матерью. Зачем маленькая девочка целыми днями сидела одна в кабинете? Где теперь та работа? Ради чего все жертвы?

Близняшки росли. Когда они заговорили, Джин научила их звать ее «мамочкой». Салли никогда ее так не называла. В новой семье не было места угрюмой девочке-подростку. Салли поступила в школу-интернат и навещала мать, только когда общежитие закрывалось, и больше некуда было податься. Сперва она ждала, что Джин возмутится, попросит чаще звонить и писать, поймет, что дочка чем-то недовольна… Нет, мать приняла ее отъезд как должное. Салли закончила школу, прогуляла выпускной и выбрала колледж далеко на юге – там, где прошли самые счастливые дни ее детства.

Мать умерла, прежде чем Салли защитила диссертацию: третья, нежданная, беременность; ребенок не выжил. Джин так и не пришла в сознание после операции. Когда Салли приехала, она увидела лишь загримированное до неузнаваемости тело. На похоронах она села рядом с сестрами – малышками с медово-карими глазами и рыжеватыми, как у отца, волосами, – и отчетливо поняла, что теперь у нее никого не осталось; новая семья никогда не станет ей родной.

Капитан пододвинул ей кружку с крепким кофе. Вздрогнув, Салли вернулась к реальности, – немного стыдясь, что горевала не о Деви.

– Тебе не помешает взбодриться, – сказал Харпер.

Она попыталась улыбнуться, но мышцы лица не слушались, словно отторгая чужую личину.

– Пожалуй, ты прав. – Она глотнула кофе.

Напиток обжег небо, однако Салли даже с облегчением почувствовала что-то настоящее, болезненное, способное хоть на миг отвлечь от тягостных мыслей.

– Прости, что вела себя вчера грубо, – прошептала она и снова отпила из кружки.

Харпер медленно покачал головой.

– Не извиняйся. Я все понимаю. Порой мне тоже хочется побыть одному. Я рад, что тебе уже лучше.

Она крепче обхватила пальцами кружку.

– Я не сошла с ума, не волнуйся.

Он невольно усмехнулся – и тут же прикусил губу.

Салли отодвинула кружку с недопитым кофе, встала из-за стола и замерла на мгновение, не зная, куда податься.

– Пойду поработаю.

– Хорошо, – кивнул Харпер. – Тибс, наверное, уже в отсеке связи.

– Значит, буду там, – подытожила Салли.

Прошло уже две недели на озере Хейзен – достаточно, чтобы исследовать в лагере каждый уголок, – а Августин никак не решался зайти на радиобазу. Он обходил ее стороной, словно за дверью маленькой хижины сосредоточилась неведомая, слишком мощная сила – исполинское ухо, улавливающее вещи, которых лучше не слышать.

В лагере не было телескопа – окошка в космос, – поэтому вместо работы Августин теперь играл с Айрис. Они наконец добрались до острова и понаблюдали за местными зайцами, хохоча над тем, как ушастые в панике разбегаются кто куда. Некоторые скакали по льду до самого берега, а потом скрывались в окрестных горах. Августин научил девочку играть в шахматы – в палатке нашелся походный набор, а парочку недостающих пешек заменили монетками. На берегу озера Августин и Айрис лепили снеговиков.

А еще они пировали. После скудных и однообразных обедов в обсерватории местное изобилие привело их в восторг. Здесь обнаружился целый паноптикум банок и баночек: тушенка, мясной рулет, жареные цыплята в рассоле, тунец; овощи всех видов, какие только приходили на ум, даже баклажаны и окра; энергетические и протеиновые батончики, печенье, мясной концентрат в брикетах; яичный порошок, сухое молоко, растворимый кофе, смесь для блинов. Запасы сливочного масла, топленого свиного сала и кондитерского жира тоже были невероятными.

Айрис влюбилась во фруктовые смеси, смаковала каждую вишенку в сиропе, довольно жмурясь и улыбаясь уголками рта. А Августина впечатлили ингредиенты для выпечки. Наконец-то у него появилась возможность готовить свежую, с пылу с жару, еду. Сперва он попробовал состряпать кекс, затем – пшеничные лепешки с изюмом и шоколадом, потом научился печь хлеб. Пищевой соды, как и муки, было полным полно – столько не съесть и десятку людей за десяток лет. Вдоволь нашлось и специй: лукового и чесночного порошка, красного и черного перца, корицы, мускатного ореха, карри, поваренной соли.