Мария Артемьева - Избранные. Космохоррор [антология]

Непонимание. Слово последнего месяца. Слово, которое само по себе не говорит ничего, и вместе с тем говорит столь многое.

Он снова задавался теми же вопросами, что и раньше. Вспоминал как во время очередной ссоры с женой мог сказать лишнего, потом видел её обиженный взгляд, слезы, застывшие в глазах. Это было сигналом, что сейчас пора закончить. В те дни, казавшиеся теперь далеким прошлым он умел анализировать, находить причины. Сейчас у него было куда больше времени на размышления, но ответа на свои вопросы он не могу получить. Холодный космос молчал. До чего же не идеален язык, как сложно порой выразить свои чувства и как легко обидеть близкого. Любил ли он её, любил ли он вообще когда-то по-настоящему? Михаил сумел справиться с непониманием, когда умерла дочь. Смог пережить и уход Лены. Но сейчас он видел лишь мутную пелену, а за ней безжизненную черноту. Она была так рядом. Всего лишь протяни руку. Но мешает тонкая стенка, да и пустота оказалось не такой уж безжизненной. Там было оно, невидимое, но осязаемое всеми. Оно говорило, но…

Непонимание.

— Представь, что ты сидишь ко мне спиной, — Алексей пощелкал пальцами, размял шею, почесал подбородок и развалился в кресле.

Михаил терпеливо ждал.

— И я говорю тебе: Привет! А ты мне?

— Отвечу тем же, — Михаил пожал плечами. Теперь он привык, но раньше его выводила тягучая манера Алексея вести беседу. Прежде чем что-то сказать, он подолгу формировал свои мысли, затем смешно шевелил языком за закрытым ртом, будто пробуя слова на вкус, и только удостоверившись, что можно наконец высказаться выдавал фразу, или точнее выдавливал. Чаще совсем короткую, отчего долгие размышления его теряли в цене, но в последние дни его все больше тянуло на длинные рассуждения, которые как правило тоже ни к чему не приводили. Впрочем, Михаил не мог винить его за это, он и сам подолгу ввел такие же бессмысленные разговоры, разве что делал это молча. Выстраивал диалог с самим собой, ввел интервью с глупыми вопросами и такими же глупыми ответами. Особенно эти неуместные диалоги со своим я появлялись сразу после пробуждения и давали голове недолгий покой только к обеду.

— Но с кем ты поздороваешься?

— С тобой же.

— Откуда ты знаешь, что это я?

— Повернусь, чтобы проверить.

— А если я всего лишь кукла, умелая симуляция? Перед тобой моя копия. Примитивная система распознает твои слова, формирует ответ по заданному шаблону, выдает его. Ты снова отвечаешь. Диалог?

Михаил кивнул.

— Но ты ведь будешь говорить со мной, имея определенную цель. Допустим спросишь, как поживает моя семья, какая погода в моем городе сегодня. Кукла тебе ответит, но будет ли она понимать, что именно она ответила?

Михаил поерзал в кресле и вздохнул.

— Ты скорее упрощаешь, — ответил он, — Но по твоей манере говорить, иногда мне кажется, что ты и есть тот самый манекен, который подолгу обрабатывает сигналы.

— Я не обижаюсь, — Леша хмыкнул.

— Я знаю.

Алексей поднялся и стал бродить по комнате отдыха. Остановился возле фальшивого камина, глянул на фальшивую оленью голову на стене, которую наблюдал уже миллион раз, но сейчас разглядывал так, будто видел впервые. Бросил короткий взгляд на картину и отчего-то поморщился. После долгого молчания повернулся к Михаилу и произнес:

— Да.

— Что, да?

— Я упрощаю, согласен. Оно общается с нами. Мы не видим даже муляжа, не видим гребанной формы, не ловим никаких сигналов. Физического объекта нет. Оно что-то говорит, мы что-то отвечаем на всех языках, оно отвечает на своем, но твою мать, язык ли это, вообще? Пусть я принимаю то, что язык — это не столько способ общения, сколько способ мыслить. Но мы ведь не можем нормально передать мысли даже друг другу. Ты меня недопонял, я недосказал, ты обиделся, я извинился. Мы путаемся в словах. Что ты слышишь, когда оно говорит с тобой? Ты слышишь слова?

— Нет.

— Видишь образы.

— Ты же знаешь…

Алексей покачал головой и вернулся в кресло.

— Я чувствую боль, — сказал он. — Часто испытываю невиданную любовь, реже злобу. Порой мне хочется разгромить тут все к чертям. Отправить этот гребанный корабль в никуда, но это быстро проходит, меня вдруг наполняет странная теплота. Хочется как в индийских фильмах петь и танцева. А порой, я хочу просто плакать, сжаться в комок, уткнуться в подушку и рыдать, как брошенная парнем школьница. И я понял, что это не то, что оно пытается мне сказать. Все это лишь следствие. Что если, говоря ему привет или hello или hola, sawatd, zdravo мы тем самым оскорбляем его? Откуда ему знать, что мы вообще говорим, что такое говорить само по себе? У него нет слов, есть… Я не знаю, как это назвать. Если все, что я испытываю уже есть во мне, оно каким-то образом просто вытаскивает это. Не пробуждая во мне воспоминаний, не показывая мне жутких или грустных картин, не говоря обидных или прекрасных слов. Но каким образом я ощущаю, что это именно метод его общения? Это чувствуешь ты, чувствует все на корабле. Двадцать человек как один. Мы знаем это, называем это одними и теми же словами, да и без слов нам с друг другом все ясно. Я вижу в твоих глазах то же самое.

Алексей почувствовал, что руки трясутся, зажал ладони между коленей, пряча от глаз друга то, чего спрятать нельзя. Их единство, то, чем они стали вместе за последний месяц полета, для этого уже не было слов. Этого не объяснить земле, они не поймут. Для них первого контакта нет, для членов экипажа он вне сомнений. Михаил прекрасно понимал, о чем говорит Алексей. Слова, их всегда так мало и в то же время сколько ненужных конструкций из букв и обрывков смыслов они порождают прямо сейчас. Слова, которые ни к чему не ведут. То, как оно общалось с ними. Это больше чем речь. Больше, чем что бы то ни было. Может это и есть откровения свыше, только о чем они? Что они дают, кроме внезапных эмоций и всепоглощающего чувства единения между небольшой горсткой людей, висящих в пустоте. Неужели они летели сюда для этого?

— Любовь, боль, ярость… — прошептал Алексей, глядя Мише в глаза. — А что ты чувствуешь чаще всего?

Михаил долго молчал, не отводя глаз, затем опустил голову и произнес:

— Мне страшно. Но ты ведь и так это знаешь.

Если бы аппаратура поймала сигнал, все бы разом стало проще. Но когда ты чувствуешь это внутри себя, какие доказательства предоставишь другому? Нет, экипаж в них не нуждался, их требовала земля. Им нужно было понять, отчего задержка, почему корабль торчит в мертвом космосе, тратя драгоценные ресурсы и никто не в силах объяснить, что происходит.

Тебе не списать это на галлюцинацию, даже на массовую галлюцинацию. Это происходит здесь и сейчас. Каждый из двадцати человек уверен в том, что говорит. Они не просто верят, они уверенны, хоть и измучены непониманием. Списать все на эксперимент земли не выйдет, слишком это глупо и бессмысленно отправлять их в полет, чтобы где-то на краю галактики экипаж мучался от необычных состояний, вызванных, например, неким препаратом. Бред же…