Сергей Лукьяненко - Знание - сила: Фантастика. 2006-2010

С сотню воинов там было всего, да баб три сотни, да детишек четыре.

Воины все легли — на стенах и после в поле, отбивая гельвов и закатных людей от обуза. Но не отбили, не смогли. До Бархат-Тура дошли шесть баб, две девки и два десятка ребятишек. Девок и здоровых ребятишек взяли за стены, а баб и трёх с ними помороженных да побитых недолеток послали в ров. Нет хлеба на всех, и на тех, что уже за стенами, нет хлеба…

Скорая смерть от железа чище, чем долгая от мук.

А городец спылал весь, то-то с Ясных врат и дым был виден довчера, и зарево в ночь.

Ждать теперь гельвов да рохатых, да гонорных людей и к стенам Бархат-Тура. Набредали позорные наши на следы гельвские в лесах неподалёку. Кружат те и ждут, ждут и кружат, как тяжелые от непомерной сытости волки. Поймут, что сголодались мы, сошли на кость — и кинутся. Вон, половина уж воинов ни меча, ни сеча не подымет… а уж лук натянуть…

Мураш кивал. Прав был Рудак, мрачен, но прав.

В караульной темнухе горел очак, и только. Седоусый Лядно, скача на деревянной ноге, поставил перед Мурашом глиняный кружак с хлебнёй и нежно, как детку, положил у кружака тонкую лепёху.

Без соли была хлебня… да и почти что без ничего, две блёстки с трудом рассмотрел Мураш да какие-то опилки на дне. А уж по каким углам мучку для лепёх подметал да на чём тесто замешивал Лядно, Мураш спросить побоялся: как-то не по-едоцки хрустело на зубах. Одно, что хоть горячее было всё, да и со спины тихо входило в нутро чистое тепло.

Доброе дело — очак. Добрым огненным оком глядит. Со времён древнего великого царя Урона на всех апостолах да знамёнах — очак и пламень.

Боялись его враги. В страшных снах он им представал…

Неужто загаснет?

⠀⠀ ⠀⠀

Хотел уснуть, да не дали: прибежал малыш Шелепка, велел идти к царю. Кряхтя собрался Мураш, хотел новый ков надеть, да вспомнил, что идти за ковом домой надо, а спать-то он так и приладился в темнухе. Потому нашарил под лёжкой подменные сапоги — не тарские кошмовые, в которых холодные сорока стоял, а старые свои расшитые, рыжие, из конской кожи. И пошёл вслед за Шелепкой, зачерпнув по дороге через площадь горсть снега да протерши лицо.

У колодца стояли тихие бабы с ушатками. Тихо и страшно медленно стучала бадья в колодце…

Мураш ничего не спрашивал у малыша — раз тот сам не сказал, значит, и не положено было пока знать. Другие малыши у царя сменялись, а Шелепка, сколько Мураш помнил, оставался. Стало быть, отменно служит. Вон как шагает, бубенец придерживая. Ноги длинные, как у птицы журавели.

И вдруг остановился. Мураш едва не ткнулся в кривую спину.

Поперёк проулка лежало мёртвое тело.

Шелепка проворно раздул фитиль, который прятал до того в рукаве, затеплил маслечник. Подержи, — велел. Мураш взял светильник, встал так, чтобы лучше видеть. А малыш быстро, внимательно осмотрел тело, не сразу тронув руками, потом тронул, перевернул.

Чумазое, страшное, костистое лицо, не понять, муж или баба. Или девка?..

— Нет, — сказал Шелепка. — Сама померла.

— Вот как? — Мураш выпрямился, вернул маслечник. — А бывает, что не сами?

Шелепка посмотрел на него, не ответил, загремел в бубенец. Скоро прибежали, волоча ноги, сторожи. Их то было дело.

— Идём, — сказал малыш.

Царь Уман сидел за столом, с ним тысяцкий-городовой Босарь, тысяцкие-полевые Уско и Мамук, ключник Сирый и ещё человек пять, которых Мураш не знал.

— Чего так долго? — хмуро спросил царь. — В другой раз за смертью тебя пошлю…

— На мертвечиху наткнулись, — сказал малыш. — Я и подумал: а не упыри ли снова, часом? Пока осмотрел, то, сё…

— То, сё… — передразнил царь. — И что оказалось?

— Не упыри. Сама. С гладу-холоду…

— Ясно. И упыри не потребовались… Ладно, Шелепка, иди пока. Спи. Нужен будешь, разбудят. А ты садись, десятский, пей-веселись, угощайся…

Угощение стояло самое царское: в серебряной плетенице разварная репа, в хрусталях — седьмая водица на медке. Мураш подцепил краюшку репы, стал жевать. Царь ждал. Мураш сглотил, ложку отложил, рот шитым утиральником утёр — показал, что сыт безмерно.

— Мураш, значит… — сказал царь. — Тот ли ты Мураш-десятский, который посольство наше перед войной в роханскую землю сопровождал?

— Да, царь. Тот самый.

— Земли роханские помнишь?

— Помню, царь.

Хотя — чего там особо помнить? Степь, она как стол скатертный…

— Тогда слушай, тот самый Мураш.

И Мураш услышал.

Не даром дался Брянь-городец. Нагло полезли гельвы да рохатые людишки в первый приступ — тут рога-то им и пооббили. Кто за стену перебрался — ни один не ушёл, а троих вообще на языки взяли. Один рохатый на смертный испуг слаб оказался, всё сказал, что ни спросили. И после, когда обузом из горящего городца уходили, девкам дали слова его запомнить…

Стало быть, гельвы — они и рохатым уже поперёк глотки вошли. Царям дерзят. Бытуют наособицу. Рохатые, пусть и враги, а обычай добрый степной имеют: нажитым делиться, за щеку не прятать. Гельвы ж не будь дурни: брать-то братское с охотой берут, а своё жилят крепко, за высокими стенами да под охраной.

В Моргульской долине сейчас болото стоит непролазное, а со дня на день вообще паводка ждут. Потому для военного огородца, что по эту сторону долины, запасы возили два месяца. И по гельвьему доброжмотству большая часть запасов держится укромно, в лесу за засеками да на деревьях. И место этого укрома пленник знал — и назвал…

Разное там. Много. А главное — возов двадцать гельвских хлебов, которые русы прозвали «вечными». Один человек на плечах в походе стодневный запас нести может, не утомляя ни спины, ни ног. А там — двадцать возов.

— Ты понял, Мураш?

Мураш ещё не понял. Он считал, загибая в уме пальцы. Возы наверняка гонорские, бычьи запряжки, других возов в закатных обузах не видел он ни разу. Этих стодневных запасов на каждом будет по пять сотен, а то и по шесть. И если двадцать возов, то это получается… получается…

А ведь стоднев — он на здоровенного воина рассчитан, да так, чтобы сил у него не убывало, а прирастало. Бабам же и ребятишкам — считай, вчетверо с хвостиком получится.

Там, глядишь, и солнышко-pa вернётся. Урожай уродится. Хоть бы репа та же, ей много ли надо? — не вёдро, а воды вёдра…

— Так, — сказал Мураш. — Я понял, царь. Сколько людей дашь?

— Ничего ты не понял, торопун, — покачал головой Уман. — За хлебами другие пойдут. Твоё же дело будет — огородец на долине взбаламутить и за собой увести. Зря я тебя про роханские земли пытал?

— До роханских земель не дойти, — сказал Мураш. — До Итиля — и то вряд ли.

— А я тебя не заставляю туда идти, — сказал царь. — Я тебе туда идти разрешаю. Если припрёт. Есть такой пограничный рохатый князец Улбон — он вас и примет, и не выдаст. Ясно теперь?