Марко Клоос - Сроки службы [litres]

– Да, и весьма рьяно, – майор Унверт ненадолго поджимает губы. – Проблема в масштабах, рядовой Грейсон. Вы выстрелили из оружия большой разрушительной силы, предназначенного для уничтожения укреплений, по гражданской цели, да еще и по собственности государства. В том здании погибло множество невинных из-за вашей самозащиты.

Последнее слово он произносит с едва заметным глумливым акцентом. Я заключаю, что он мне совсем не нравится.

– Предполагается, что мы защищаем граждан САС, рядовой. Разнося в хлам коммунальные высотки, мы никого не убедим, что хорошо справляемся с этой работой.

Я чувствую, как к лицу приливает жар.

– И какого черта, по-вашему, я должен был делать, майор? У вас же есть телеметрия с наших компьютеров, да? Может, мне надо было вежливо попросить, чтобы в нас перестали оттуда стрелять?

– Я думаю, что вы могли отреагировать соразмерно, – говорит майор. – У вас было и другое оружие, помимо термобарических ракет.

– Ну, я вроде как торопился, и у меня не было времени, чтобы читать надписи на ярлыках, сэр.

– Очень жаль, – говорит майор Унверт. – Теперь мне приходится выкручиваться перед начальством и журналистами, и уж поверьте мне, я этим совсем не доволен.

«Да насрать-то мне, чем ты там недоволен», – думаю я. Мне хочется сказать это вслух, но я решаю промолчать. Его место – на верхушке батальонной пищевой цепочки, мое – в самом низу. Как бы они ни решили со мной поступить, я не хочу это отягощать еще и оскорблением офицера.

– Я делал свою работу, майор. Мой отряд попал в передрягу, и я уничтожил угрозу. Вот и все, что я могу сказать.

Внутри меня все горит от ярости. Этот засранец в своей отутюженной униформе класса А, с ленточками диванного героя, был, наверное, в С2 в Шугхарте, когда нас расстреливали жители Детройта, и если и видел сражение, то только с корабельных камер да через телеметрию отрядных командиров. Его не было с нами, когда нас косили из внезапно появившихся пулеметов, и ни одна из тысяч выпущенных той ночью пуль не была нацелена в него. Ему не пришлось никого тащить через полукилометровую боевую зону, кишащую озлобленными бунтарями. Внезапно мне хочется схватить его за лацканы безупречной униформы и вломить ему лбом прямо в лицо.

Майор, видимо, чует резкий перепад моего настроения, потому что он чуть отступает от кровати.

– Что ж, время для подробного разбора еще будет, – говорит он. – Мы поговорим с вашим командиром и остальными членами отряда, когда вы вернетесь в Шугхарт.

– Жду с нетерпением, – говорю я. – Тогда мы, наконец, выясним, что за гений заставил нас пилить к площади пешком, когда половина отряда была убита или ранена. Прикольно было, когда нас расстреливали.

Майор Унверт прищуривает глаза. Мой ответ, кажется, запустил в нем какие-то начальственные рефлексы, он выпрямляется и заводит руки за спину, локтями наружу, как будто стоит на плацу.

– Судя по тому, что я читал в вашем личном файле, мистер Грейсон, вы – рядовой-рекрут первого отряда первого батальона роты Браво. Не припомню, чтобы вы присутствовали на офицерских совещаниях, так что это, видимо, до сих пор так.

Я не отвечаю и просто сверлю его взглядом.

– Вы служите в Территориальной армии и обязаны безоговорочно следовать приказам вышестоящих офицеров, как бы сильно вы не расходились во мнениях. Если это для вас слишком сложно, дайте мне знать, и я сообщу в отдел личного состава, что вы изменили свое решение о службе в рядах армии.

Я знаю, что он гонит пургу – ТА не разрывает контракты ни с кем из прошедших Начальную подготовку, разве что солдата покромсают так, что лечение выйдет слишком дорогим. Если кто-то серьезно облажается, его просто отдадут под трибунал и запрут в карцере. Но у меня нет никакого желания обсуждать свод военных законов с этим тыловым говнюком, так что я молчу. Майор Унверт воспринимает тишину как знак покорности:

– Итак, когда вас выпишут отсюда, вы прибудете обратно в Шугхарт и явитесь к ротному сразу же, как только очутитесь на базе. Если вернетесь после отбоя, доложитесь в казарме. Ясно?

– Так точно, сэр, – отвечаю я.

– Хорошо, – он оглядывается с явным недовольством на лице. Не знаю, раздражает ли его относительный комфорт моей одиночной палаты или то, что он опустился до спора с солдатом, у которого даже знака отличия на воротничке еще нет.

– Пока что это все, – говорит он и поворачивается к выходу. – Я вернусь позже, чтобы получить от вас подробный доклад. Вольно, рядовой.

«Отличный мотивирующий визит», – думаю я, когда за ним закрывается дверь.

Следующие два дня – только еда, медосмотры и долгие периоды скуки. Я уже не так сильно накачан лекарствами и не нахожусь в состоянии непрерывной приятной сонливости, поэтому нехватка развлечений в конце концов заставляет меня посмотреть новости.

Я включаю голоэкран на дальней стене, и на пустой белой поверхности возникает интерфейс Сети. Выбираю новостной канал из тех, что не были доступны в маминой квартире в КК. Там рекламируют штуки, каких я никогда не видел и уж тем более не смог бы себе позволить: куртки из всепогодного волокна, подстраивающие цвет и узор под настроение хозяина, персональные коммуникаторы, выглядящие как техника будущего по сравнению с нашими монохромными ПП, и закуски, похожие на съедобные драгоценности. Я всегда знал, что существуют два мира: убогое обиталище коммунальных крыс и чистенький мир среднего класса и богачей; этот второй стал куда заметнее с тех пор, как я попал в армию.

Я запрашиваю новости из Детройта за последнюю неделю. Компьютер выдает подборку движущихся картинок. Я выбираю ту, что начинается с ночной съемки с воздуха, откидываюсь и смотрю видео.

«…Демонстрации против недавних изменений в составе Стандартного Пищевого Пайка. Власти полагают, что причиной взрыва послужило незаконное изготовление запрещенных стимуляторов. Трое граждан погибли, еще семнадцать получили ранения, в том числе тяжелые. Из-за продолжающихся народных волнений спасатели смогли добраться до места лишь спустя сорок восемь часов. Власти напоминают жильцам кластеров, что работа коммунальных и аварийно-спасательных служб приостанавливается на время волнений, угрожающих здоровью сотрудников».

Новостной сегмент кончается, и я запускаю второй, потом третий. Во всех, в принципе, одно и то же. Сначала некие волнения во время народного собрания, а потом взрыв жилой высотки в КК, убивший и покалечивший несколько людей. Причина неизвестна, есть подозрения в незаконной наркоторговле.

Я снова сажусь и убираю звук, потом выключаю и сам экран. Стена напротив снова обретает унылый и стерильный белый цвет.

Почему они не говорят ничего о погибших солдатах? Только в нашем отряде погибло двое, и я знаю, что третий отряд потерял еще больше. Они даже не упомянули о бунтовщиках, которых мы убили. Я не вел им счет, но я помню, как много мы стреляли. Я знаю точно, что мы убили сотни гражданских – да, вооруженных повстанцев, которые пытались нас прикончить, но все же обитателей КК и граждан САС. Похоже, в новостях упоминают лишь минимально правдоподобное количество жертв, которое могло быть в обвалившемся здании, и дают этому самое примитивное объяснение, какое возможно. Я не питаю теплых чувств к вооруженным ублюдкам, которые стреляли в нас и вынуждали к ответному огню из превосходящего оружия, но вот высотка впивалась отравленным шипом в мою совесть с тех пор, как я увидел рушащиеся друг на друга этажи. Не все люди внутри были бунтовщиками, но я убил их. Случайно, разумеется, но все же они мертвы, и я был тем, кто нажал на кнопку пуска. Они не подорвались в нелегальной химлаборатории. Я знаю, что армии это известно – черт, да камеры наших шлемов записали все в высоком разрешении и в 3D!