Марко Клоос - Сроки службы [litres]

Так почему они притворяются, что не знают? Почему уверяют, что взрыв высотки был случайностью?

Я вспоминаю все новости, что смотрел, пока жил с мамой в КК. Если все дурные вести так смягчают, чтобы у народа резьбу не сорвало, значит, дела наши куда хуже, чем я думал.

Чуть позже мне удается покинуть палату, и настроение становится получше. Капрал Миллер достает для меня кресло-коляску с электроприводом и после небольшой лекции о принципах вождения и больничных ПДД выводит меня на первую прогулку.

– Куда хочешь пойти? – спрашивает она, пока мы катимся по коридору. Во всем госпитале такая же минималистическая обстановка, как в моей комнате, – мебель из нержавейки, белые стены без украшений и ковровое покрытие унылого асфальтового цвета.

– Не знаю. Есть здесь место, куда стоит сходить? Желательно, чтобы там были цвета поразнообразнее.

– На верхнем этаже есть комната отдыха, на нижнем – кафетерий. Можешь попробовать твердую пищу, если хочешь. Доктор говорит, твой кишечник уже должен с ней справляться.

– Заманчивое предложение, – говорю я. – Кормежка приличная?

– О да. Традиционный армейский набор выпечки и три варианта кофе, – отвечает она с легкой улыбкой. – Мы не экономим на питании наших гостей.

– Тогда пойдем. Умираю как хочу чего-нибудь наконец пожевать.

Кафетерий выглядит повеселее, чем остальной госпиталь. На подоконниках окон-проекций – горшки с пластиковыми цветами. За окнами – тихий пляж, что, скорее всего, ни капли не похоже на реальный пейзаж снаружи. Я знаю, что на берегах Великих озер немного осталось незасоренных мест, и если что и сохранилось, то в богатых пригородах, а не рядом с военным объектом.

Вдоль одной из стен кафетерия – стойка с едой. Комната выглядит как уменьшенная, более уютная версия столовки в Шугхарте. Она уставлена столиками на двоих. За некоторыми жуют пациенты, все в таких же зеленых больничных пижамах, как и я.

Когда мы с капралом Миллер направляемся к стойке, от одного из столиков доносится знакомый голос:

– А Грейсон, как всегда, сразу бежит жрать.

Я оборачиваюсь и вижу неподалеку сержанта Фэллон. Она сидит в таком же кресле, перед ней стоят чашка с кофе и пустая тарелка.

– Привет, сержант!

Я изменяю курс и подкатываюсь к ней. Она устало улыбается мне:

– Я думала, Грейсон, что тебе хана. Когда ты лежал на носилках, видок у тебя был не самый лучший.

– Я тоже думал, что отброшу копыта, – киваю я. – Док говорит, через броню прошло две флешетты. Одна пробила легкое, вторая прошла через кишки.

– Хреново, – говорит она. – Зато «Пурпурное сердце» тебе обеспечено.

– Сомневаюсь, – говорю я. – Батальонный начальник разведки только что взгрел меня за то, что я выстрелил из ракетницы в ту высотку. Не думаю, что мне в ближайшее время светят какие-то медали.

– Майор Унверт? Бесполезный жиробас. Я однажды вмазала ему по его тупой роже, когда еще была взводным, а он – капитаном. До сих пор не верю, что эту бестолковую кучу сала повысили.

Она смотрит на капрала Миллер, подошедшую со мной к столику:

– Можете оставить его со мной ненадолго, капрал. Сходите развейтесь где-нибудь, ладно?

– Я не против, – дружелюбно отвечает капрал Миллер. – Вернусь минут через двадцать. Только отжиматься не вздумайте, пока меня не будет, хорошо?

– Не беспокойтесь, – говорю я. – Если пойдете к стойке, принесете мне чего-нибудь перекусить?

– Пожелания есть?

– Да нет, берите на свой вкус, – говорю я.

– Без проблем.

Капрал Миллер уходит, сержант Фэллон провожает ее усталым взглядом. Мой командир выглядит маленькой, как будто оставила часть себя на улицах Детройта. Я перевожу взгляд на ее голень, покалеченную пулеметным огнем, и вздрагиваю, увидев, что ее больше нет. Правая нога сержанта Фэллон заканчивается сразу под коленом, и пустая штанина ее пижамы аккуратно сложена и приколота к бедру.

– Ага, ее отрезали, – говорит она, заметив мое лицо. – Пуля сделала из костей шрапнель. Осколков было недостаточно, чтобы собрать все заново. Меня уже вписали в очередь на протез. Я слышала, титановый сплав будет покруче мяса и костей.

– Я думал, с таким ранением сразу увольняют, – говорю я.

– Только если у тебя нет громадной медали на синенькой ленточке, – отвечает она. – С ней тебе и не такое спустят. Я могу шлёпнуть по паре офицеров в год без всяких последствий.

Я смеюсь и качаю головой:

– У меня как раз есть один на примете, если вы еще не набрали квоту.

– Когда этот говнюк придет в следующий раз, требуй военного адвоката и ни слова не говори, пока его не приведут, понял?

«Я должен был сам догадаться», – думаю я.

– Так и сделаю. Он не говорит мне, что случилось с остальным отрядом, и я не могу подключиться к АрмНет, чтобы отправить сообщение.

– Что, серьезно? – сержант Фэллон наклоняется вперед. – Они заблокировали твой ПП?

Я киваю, и она с отвращением качает головой:

– Не открывай рта, пока рядом не будет юриста, Грейсон. На тебя хотят что-то спихнуть. Ты все делал правильно, находясь в этой жопе, так что не дай им себя утопить.

– Не думаю, что это в моих силах, сержант.

– Ну, это мы еще посмотрим. Куда тебя здесь поселили?

– Палата три тысячи шесть, – говорю я. Небольшая тревога, которую я ощущал после визита майора Унверта, внезапно возрастает.

– Стрэттон и Патерсон мертвы, – говорит сержант Фэллон неожиданно бесцветным тоном. – Хансен в больнице с новым плечевым суставом. Остальные уже вернулись в батальон, но, насколько я знаю, их держат под домашним арестом, как будто мы какой-то штрафбат.

– Видимо, это все из-за меня, – говорю я. – Не надо было стрелять той ракетой. Блин, да я даже не знал, что у меня заряжена термобарическая. Просто прицелился и выстрелил.

– И знаешь, что, Грейсон? Я бы сделала точно так же, и любой из нашего отряда тоже. Даже не сомневайся в этом. Просто отдел по связям с общественностью перепугался из-за того, что в Сети чем-то недовольны. Все уляжется.

– Не знаю, сержант. Майор, кажется, серьезно решил свалить все на меня.

– Это мы еще посмотрим, – повторяет она. – Может, я перекинусь с ним парой словечек. Мы с майором Унвертом старые приятели.

– Если меня посадят, скажете ребятам, что это не я обосрался, хорошо?

– Не беспокойся, – говорит она. – Если тебя сольют, об этом узнает весь батальон, поверь мне. Мы не бросаем своих на съедение гражданским трусам-чинушам.

От ее слов мне становится чуть легче, но я все равно чувствую себя так, словно над моей головой занесен меч. У сержанта Фэллон серьезное влияние в батальоне – не так много в войсках живых людей с Медалью Почета, поэтому ее очень ценят как важный батальонный трофей – но все же она только штаб-сержант.