Игорь Вереснев - Реквием по вернувшимся [СИ]

На него смотрели не пронзительно-яркие солнца, а обычные человеческие глаза. Уставшие глаза. Глаза человека, закончившего непомерно тяжкий труд и почти не надеющегося получить вознаграждение.

Да, он мог бы возмутиться, сказать, что не только убивать, он и пальцем её тронуть не собирается. Но это Медведева и сама знала. Она просила о другом – убить можно не только действием, но и бездействием. Берг слишком хорошо знал, в каком мире он живёт. «О случившемся должны знать только двое», – приказал когда-то шеф, и приказ этот не отменялся. Медведева в число тех двоих не входила.

Берг опустил глаза.

– Вы же понимаете, что обещать вам этого я не могу.

И Медведева опустила глаза.

– Обещать и не надо.

Собственно, беседа была закончена. Берг задал все вопросы, на которые хотел получить ответы. Получил ли, и такие ли, как ожидал, – дело другое. Но сидеть и молча смотреть на человека, которого ты приговорил к смерти, пусть и по чужому приказу, – удовольствие сомнительное. Он потянулся к кнопке вызова конвоира.

– Рихард, последний вопрос, – неожиданно встрепенулась Медведева. – Как вы добиваетесь взаимной любви?

Такого вопроса Берг и подавно не ожидал! Он откинулся на спинку кресла, тронул пальцем шрам. Да, он мог промолчать, подождать, пока громыхнёт отпираемая металлическая дверь. Но он ответил:

– Я ничего не добиваюсь. Просто люди, которых я люблю… они ведь часть меня.

На миг глаза Медведевой снова вспыхнули.

– Значит, сделать других частью себя, так просто. Вот только не получится вместить в себе весь мир. Хотя… Спасибо, инспектор!

«За что?» – хотел спросить Берг, но не успел. За спиной Медведевой уже стоял конвоир.

Это утро в Столице выдалось пасмурным. Несколько раз начинал моросить дождь, но потом испуганно прекращался, – уж очень по-осеннему серо и уныло становилось. А ведь до сентября ещё долго! Синоптики клятвенно уверяли что дожди и похолодание – явление временное, неделя, и опять вернётся лето. Но прогноз погоды всегда оставался штукой тёмной, почти мистической. Чем лучше он был, тем реже сбывался.

Берг припарковал машину на персональной площадке и не торопясь направился к главному входу. Под ногами плотоядно причмокивал влажный пластбетон, молчали пичуги в кронах прибрежных ив, капитаны Мереж и Хаген сочувственно смотрели в спину. Впервые за десять лет Рихарду не хотелось идти в родную контору. Может быть поэтому и паренёк с бластером покосился на него подозрительно.

Зато Лана выглядела как всегда безукоризненно. Подчёркнуто-вежливая и холодно-официальная, красивая и ухоженная. Как манекен.

– Здравствуйте Рихард. Присядьте, подождите, пожалуйста.

Берг криво усмехнулся – шеф заставляет ждать. Хочет «помариновать», демонстрирует недовольство? Да бог с ним.

Он удобно расположился в мягком кресле рядом с торчащей из кадки пальмочкой. Точно такая же, только побольше, растёт у Медведевой во внутреннем дворике, рядом с голубым бассейном. Растёт… а хозяйка сидит в камере. И возможно, никогда больше не вернётся в своё «гнездо».

Не вернётся, без всяких «возможно».

Лана время от времени бросала в его сторону быстрые, едва уловимые взгляды. Наблюдала, наверняка по распоряжению босса. Рихард закинул ногу на ногу. В душе было странное чувство. С одной стороны тревога, а с другой – какое-то безумно-радостное ощущение свободы. Впервые он оказался не членом команды, не частью чего-то большого и важного. Наоборот, это «большое и важное» было лишь частью его.

У шефа хватило терпения «мариновать» двадцать минут. И когда Берга наконец пригласили, встретил подчинённого, ласково улыбаясь из-за своего огромного, похожего на авианосец стола.

– Доброе утро, Рихард! Прочёл я твой отчёт. И особое мнение прочёл. Двойственное впечатление данный документ оставляет однако. В то, что вторжения не было, и мы несколько перестраховались, я готов поверить, здесь твои доводы убедительны. Цивилизация этих твоих Путников, существовавшая два миллиона лет назад, какой бы там супер-пупер-навороченной она ни была, земного обывателя до шока не доведёт ни при каком раскладе. Заинтересует, вызовет ажиотаж, всколыхнёт новую волну «контактёров» – пожалуй, но не испугает. Скажешь – тут бы нам секретность и отменить, данные обнародовать, а на Горгону «головастиков» напустить, пусть радуются? А я отвечу – нет! Артефакт, который ребята нашли, это тебе не «развалины Колизея». Там чёрт знает что храниться может. В том числе смертельно опасное. Ты же сам видел, что с космонавтами сталось? Поэтому твоё «особое мнение» меня и обескуражило. Что означает эта фраза – «В ближайшее время организовать международную экспедицию под эгидой Всемирного Совета»? Неужто ты хочешь, чтобы все, кому ни лень, нашими руками каштаны из огня таскали? Нехорошо это попахивает, Рихард, чуть ли не космополитизмом. Или я ошибаюсь, недопонял чего-то? Ты ведь патриот нашей державы?

– Я патриот. Но я считаю, что находка артефакта Горгоны – событие из того же ряда, что создание нуль-реактора и теории гиперперемещений. Это знание принадлежит всему человечеству целиком. Попытка скрыть его может закончиться плачевно. Если информация о том, что Еврόссия пытается утаить технологии инопланетной сверхцивилизации просочится, – а она рано или поздно просочится…

– Хватит-хватит, – замахал руками, перебивая его, шеф, – ты уже сказал все правильные слова. Теперь постарайся сам их услышать. Находка Горгоны действительно из того ряда открытий, которые меняют судьбу человечества. Но вопрос – а нужно ли её менять именно сейчас? Мы понятия не имеем, как твоими «технологиями» захотят распорядиться все эти арабы, китайцы и прочие. Но и в одиночку Еврόссии не справиться. Ты прав – первая же экспедиция на Горгону, и утечка информации станет неизбежной.

Он помолчал. Затем придвинул к себе графин, налил полный стакан воды, выпил. Только после этого продолжил:

– Единственный выход, который я вижу, – продолжать хранить тайну. Строжайший орбитальный карантин плюс информационная блокада. Слава богу, в Дальнем Космосе косморазведка и прежде напарывалась на неизвестные науке смертельно опасные факторы. Очередная планета-убийца никого не удивит. И особо не заинтересует, пока все заняты конкистой. А потом… Ну, нам то и продержаться нужно всего лет тридцать. Понимаешь, почему?

– Через тридцать лет Еврόссия будет находиться не на Земле, а на Новой Европе.

– Правильно. И наши дети смогут заняться Горгоной – как я тебе и говорил в прошлой беседе. Спокойно, обстоятельно, не беспокоясь, что кто-то заглядывает через плечо, дышит в затылок. И если артефакт – это и впрямь, как ты его называешь, «сундучок с инструментами бога», то достанется он самым достойным из людей. Поможет нашим потомкам построить новую галактическую сверхцивилизацию, не хуже, чем у Путников. Вот это я называю патриотизмом. И ради этого я готов на всё, в том числе на вещи подлые и некрасивые. Начнёшь цитировать, мол, патриотизм – последнее пристанище негодяя? Я согласен быть негодяем ради того, чтобы мои дети и внуки выжили. Мы обязаны сохранить тайну! Мы двое, Рихард. Самому мне тридцать лет не протянуть. Когда-нибудь в это кресло, – шеф пошлёпал ладонями по дубовым подлокотникам, – сядет мой приемник. Ты.