Дарья Бобылёва - Неучтенная планета [litres]

Дальше дело приняло неожиданный оборот. Софиандрианика и Андрианисофика Шицкатакацакали оказались хорошенькими сестрами-близнецами, которые в этой жизни, очевидно, делили на двоих все, включая карточку пациента. Они явно очень любили друг друга: на видеоиллюстрации сестры обнимались так увлеченно, что было трудно понять, где заканчивается одна и начинается другая. А может, они сросшиеся, подумал Селес и торопливо вызвал следующую.

В темных глазах Элизы-Сяо Фарраштадиуш стояла невыносимая печаль. Пациентка страдала дисгармонией здравого смысла и боялась крови. Больше никаких примечаний в карточке не было. Вид у Элизы-Сяо был такой, словно она буквально на секунду отвлеклась перед тем, как прыгнуть с моста или выстрелить себе в голову. Возможно, ее удерживала от подобных радикальных шагов исключительно боязнь крови. Так или иначе, ее почему-то очень хотелось спасти, и Селес искренне понадеялся, что шиари это удастся.

Тё Фич… Это имя было настоящим отдохновением после всех ономастических конструкций, с которыми успел ознакомиться Селес. Тё (а может, Фич) помимо дисгармонии здравого смысла страдала дисгармонией неудовлетворенности и поиска, хотя Селесу всегда казалось, что этим страдает все живое во Вселенной. Испугавшись, что навязчивые мысли о бессмысленности и злокозненности всего живого во Вселенной сейчас вернутся, Селес просмотрел список предметов, которых Фич (или Тё) боялась, поскольку они казались ей непристойными, признал безнадежную ограниченность своего кругозора и оставил даму в покое.

– Как он называется?

– Мальчик… Э-э… Арий, Арюша… Ребенок, ну да, ребенок.

– Я про степень родства, кто он вам?

– Праправнук.

– И он… тоже входит в вашу родовую общность? В семью?

– Да-да, конечно. Внучек.

– Вы его только что по-другому называли.

– Да никакой же разницы…

– Погодите, разница есть, зачем вы ее путаете? Праправнук, сын правнука получается. А правнук – сын внука…

– Так много? А он близкий родственник? А вы убьете чужого детеныша, если он будет претендовать на жизненное пространство вашего праправнука?

Столпившиеся вокруг аквариума люди оживленно загудели. Уютная старушка развела руками:

– У вас, простите, какие-то странные предрассудки.

– Я слышала, вы тоже считаете, что мы воруем чужих детенышей.

– Но должны же вы хоть чем-то питаться? – заметил примостившийся на краю столика молодой человек – тот самый, который до этого дразнил рыбок.

Айа хрюкнула от смеха. Солидный господин, со вкусом ковырявшийся в зубах, выплюнул зубочистку и, наставив на оммо палец, серьезно прогудел:

– Значит, вы со всей ответственностью заявляете, что не едите младенцев?

Все опять захохотали, причем Айа сползла с кресла, и четыре руки одновременно потянулись к ней, чтобы вернуть на место.

– С ума сойти… – пробормотал, глядя на все это, Хаген.

– Я все больше склонна доверять ее заявлениям. Это потрясающе. Если бы моей целью была научная карьера, я бы, возможно, решилась написать фундаментальное исследование по психологии гуманоидных составляющих неорасы. Наблюдается острая нехватка подобных работ, вы не находите?

– Нахожу. И зря ты отказываешься от научной карьеры.

– Выражу личное мнение: мне больше нравится гармонизировать, чем изучать.

Миниатюрная девушка с тремя серьгами в правой брови протиснулась сквозь толпу и протянула Айе невесомую кофточку:

– Должно подойти.

Оммо повертела кофточку в руках:

– А у вас нет чего-нибудь с воротом? Чтобы дырку закрыть.

По толпе пронесся отчетливый шепот: «Какая прелесть!» Айа поспешно прикрыла свищевое отверстие рукой. Тут же раздался неизбежный вопрос:

– А вы вот прямо так всю жизнь с ними и ходите?

В зал тем временем стекались новые любопытствующие.

– Да-да, и я никогда не видела, – восторженно шептала одна пышная человеческая самка другой, не менее пышной. – Представляете, она буквально как девочка, как маленькая девочка! Довольно симпатичная и воспитана неплохо. И обратите внимание на волосы, сейчас такая длина – редкость…

Селес уже потихоньку задремывал, перед глазами у него мелькали лица наиболее колоритных пациенток. Одну, например, звали просто Ц, и она ненавидела, когда люди сплевывали, потому что ей казалось, что ее окликают. Другая, с особенно тяжелой дисгармонией, боялась убить собственных детей от осознания бессмысленности любой жизни. Третья представляла себя в виде математической функции, жаль, что в карточке не объяснялось, как именно она это делает. Кто-то боялся оранжевого цвета, кто-то – времени, кто-то – животных с белым мехом, кто-то – прожить жизнь не так, как запланировал, кто-то – грибов. Многие боялись реонцев, но это как раз было неудивительно. А вот что могло стать причиной неприязненного отношения к числу 97643791 – Селес понять не сумел, хотя честно старался.

Он пролистал еще несколько карточек. Потом перескочил сразу на пятьдесят вперед. Потом подумал и вернулся на тридцать назад. Потом еще на десять. Потом опять вперед, потом запутался – очередная пациентка показалась ему незнакомой, но этот тип дополнительной дисгармонии в сочетании именно с такими особенностями и предпочтениями он уже вроде бы встречал.

– Дисгармония опустошенности и аутопрезрения… – бормотал Селес, листая карточки дальше. – Аутопрезрения…

И тут на него со смущенной улыбкой взглянула Алиса. Он уже так отчаялся ее найти, что узнал с опозданием, пролистав еще несколько карточек и поспешно вернувшись. Это действительно была Алиса – маленькая, кудрявая и даже, как показалось Селесу, со все тем же недоверием к окружающей реальности в глазах.

Он вдруг страшно обрадовался, словно спустя много лет встретил давнего друга. Все события, произошедшие на Кальдеронии, уже представлялись нереальными – да, в общем-то, так и было, – и Селес почти поверил, что Алиса, возможно, никогда и не существовала, кроме как элемент «заданных обстоятельств». Он вспомнил, как она доказывала ему, что все на планете ненастоящее, плакала и собиралась всех захватить в заложники. Как она с ним терпеливо возилась, как они путешествовали по плоскостям, и самогон тоже вспомнился, будь он неладен… А потом оммо наконец прочел информацию о пациентке.

Ее звали совсем не Алиса. Ее звали Мария Левад (что само по себе было весьма гуманно), она страдала от дисгармонии здравого смысла и дисгармонии абсолютного одиночества. Ни партнера, ни детей, из родителей в карточке почему-то упоминался только отец, Никола Левад. Больше всего на свете Мария ненавидела ночи и скуку. Она боялась змей, а единственным ее дополнительным пожеланием было, чтобы с ней как можно больше общались. Никаких упоминаний о сверхъестественных способностях, вроде чтения предметов, в карточке не имелось.