Фрэнк Херберт - Дюна [обновлённый перевод от 2019 года] [litres]

«Пусть посмотрят!» – думал Фейд-Раута. Он попытался ударить противника длинным клинком, но тот лишь беспомощно царапнул о примотанное к руке древко дротика.

Отчаяние охватило Фейд-Рауту. Он не мог даже и подумать, что дротики окажут услугу рабу. Они прикрыли гладиатора словно щитом. Как он силен! Короткий клинок неотвратимо приближался, и Фейд-Раута подумал: «Пора, иначе гладиатор умрет на собственном клинке».

– Подонок! – выдохнул Фейд-Раута.

Повинуясь звукам этого слова, мускулы гладиатора расслабились на мгновение. Для Фейд-Рауты этого было довольно.

Гладиатор слегка приоткрылся, щель в защите оказалась достаточной для длинного клинка. Отравленное острие оставило на груди раба багровую черту. Яд был смертельным. Противник отшатнулся.

«И пусть моя драгоценная семейка посмотрит, – думал Фейд-Раута, – пусть подумают они о рабе, что попытался обратить против меня нож, который он полагал отравленным. И пусть подумают над тем, почему на арене оказался гладиатор, способный на подобное. А потом запомнят, что не следует быть уверенным в том, что знаешь, какая из моих рук сулит яд».

Фейд-Раута молча наблюдал, как замедляются движения раба. Они несли на себе печать нерешительности… и понимания. На лице его теперь четко и ясно для любого из зрителей было написано – смерть. Раб понял, что случилось и как. Яд оказался не на том клинке.

– Ты! – простонал умирающий.

Фейд-Раута отступил, чтобы не мешать смерти. Парализующее вещество, входящее в состав яда, еще не успело подействовать в полной мере, но уже заметно замедляло движения.

Словно бы его тянули незримым канатом, гладиатор пару раз неуверенно шагнул вперед, каждый шаг его был шаг единственный во всей его собственной Вселенной. Он еще держал нож, но клинок подрагивал в его руке.

– Однажды… один… из нас… доберется… до тебя, – выдохнул он.

Горестная гримаса искривила его рот. Он сел на песок, рухнул, покатившись в сторону от Фейд-Рауты, и застыл лицом вниз.

В охватившем арену молчании Фейд-Раута подошел к простертому телу, носком повернул гладиатора лицом вверх, чтобы на галереях видели лицо, ведь яд уже начинал дергать и выворачивать мускулы. Но из груди гладиатора торчал его собственный нож.

Несмотря на разочарование, Фейд-Раута почувствовал известное восхищение мужеством раба, сумевшего одолеть паралич и покончить с собой. А следом за восхищением пришло понимание: воина, лежащего перед ним, воистину следовало бояться.

Когда человек преодолевает человеческую природу на твоих глазах, это ужасает.

Углубившись в эту мысль, Фейд-Раута не сразу заметил бушующие трибуны. Они приветствовали его с полным самозабвением.

Фейд-Раута повернулся, поднял взгляд.

Кричали все, кроме барона, в глубокой задумчивости глядевшего на арену, взяв себя за подбородок. Граф и леди Фенринг молча смотрели на него, спрятав лица под улыбками.

Граф Фенринг обернулся к своей даме и промямлил:

– Ах-х-х-ум-м-м, перспективный, ум-м-м-м, молодой человек. Эх-м-м-м-ах, моя дорогая?

– Синаптические реакции его довольно быстры, – ответила она.

Барон глядел то на нее, то на графа, то на арену и думал: «Ну, если это кто-то из них сумел так подобраться к моему… – Ярость начинала вытеснять страх. – Главного надсмотрщика я велю сегодня же зажарить на медленном огне… И если в историю замешаны этот граф и его…»

До Фейд-Рауты из ложи не доносилось ни звука, все потонуло в топоте и криках над ареной:

– Голову! Голову! Голову! Голову!

Заметив, с каким выражением обернулся к нему Фейд-Раута, барон нахмурился. Плавным движением руки, с трудом одолев ярость, барон подал знак молодому человеку, стоявшему у простертого тела раба:

– Пусть мальчик получит голову. Он заслужил ее, разоблачив надсмотрщика.

Убедившись в его согласии, Фейд-Раута внутренне усмехнулся: «Они считают, что оказывают мне честь! Пусть теперь узнают, что я сам об этом думаю».

Увидев приближающихся помощников с ножовкой в руках, он знаком велел им удалиться, повторил жест, заметив их нерешительность. «Они думают почтить меня отрезанной головой!» – подумал он, нагнулся и сложил руки раба у торчащей из груди рукоятки, а потом вытащил нож и вложил его в бессильные руки.

На все потребовалось какое-то мгновение, выпрямившись, он подозвал к себе помощников и произнес:

– Похороните этого раба как есть, с ножом в руках, он заслужил это.

В золотой ложе граф Фенринг склонился к уху барона:

– Великолепный жест… истинная бравада. У вашего племянника есть собственный стиль… и храбрость.

– Он оскорбил толпу, отказавшись от головы, – пробормотал барон.

– Ни в коей мере, – проговорила леди Фенринг. Она обернулась, окинула взглядом ряды неподалеку.

И барон невольно отметил красоту ее шеи, восхитительный перелив мускулов… как у юного мальчика.

– Им понравился поступок вашего племянника.

Впечатление от жеста Фейд-Рауты докатилось теперь и до самых верхних рядов, люди увидели его помощников, выносящих нетронутое тело гладиатора, и барон понял, что леди Фенринг правильно оценила ситуацию. Люди словно сошли с ума, они визжали и топали, хлопали друг друга по плечам. Барон устало проговорил:

– Придется повелеть им праздновать до ночи. Нельзя же их отпустить по домам в таком возбуждении. Они должны видеть, что я разделяю их радость.

Он махнул рукой страже, и слуга над ложей приспустил оранжевый вымпел Харконненов, поднял вверх и вновь приспустил, поднял и приспустил в третий раз, подавая сигнал к празднику.

Фейд-Раута пересек арену и встал прямо под золотой ложей, оружие было уже в ножнах, руки спокойно опущены. Перекрывая шум разбушевавшейся толпы, он громко спросил:

– Так, значит, праздник, дядя?

Заметив, что барон говорит с племянником, люди стали стихать.

– В твою честь, Фейд, – крикнул вниз барон и в подтверждение своих слов приказал вновь приспустить вымпел.

Вокруг арены отключились страж-барьеры, и какие-то молодые люди бросились к Фейд-Рауте.

– Это сделано по вашему приказу, барон? – осведомился граф.

– Никто не причинит мальчику вреда, – ответил барон. – Он герой сегодня.

Толпа докатилась уже до Фейд-Рауты, его подхватили на плечи и понесли вокруг арены.

– Сегодня без оружия и щита он может обойти все кварталы Харко, – произнес барон. – С ним поделятся последним куском и глотком, просто чтобы он побыл с ними.

С усилием оторвавшись от кресла, барон переложил свой вес на гравипоплавки.

– Будьте добры, простите меня. Совершенно безотлагательные дела требуют моего личного внимания. Охрана проводит вас в замок.

Граф поднялся и поклонился:

– Безусловно, барон. Мы предвкушаем праздник. Я, ах-х-х-м-м-м-м, никогда не видел, как празднуют Харконнены.