Чайна Мьевилль - Посольский город [litres]

– За капитана и команду иммерсудна «Ответ Мучеников Толпудла»… – сказали ХоаКин.

– …за наших долгожданных иммигрантов и новых граждан…

– …и особенно за посла ЭзРа. Да будет их карьера в Послограде продолжительной и успешной.

– За ЭзРа! – воскликнули за ними все. Виновники тоста подняли свои бокалы. Они смотрели на дверь, за которой скрылись Хозяева. Праздник не расстроился только благодаря заботам служителей. Минут через десять почти все вели себя более или менее так, как раньше.

– Что за чертовщина стряслась? – спросила я у Гарды.

– Понятия не имею, – ответила она.

Скайла я не видела. В комнате вместе со служителями остались несколько послов. Я подошла к ЭдГар и страшно удивилась, когда они отвернулись от меня. Тогда я окликнула их по имени так, что они не могли притвориться, будто не слышат, и, обернувшись, ответили:

– Ависа, не теперь.

– Вы даже не знаете, чего я от вас хочу, – сказала я.

– Ависа, в самом деле.

– Позже. – Их слова перемежались приветственными улыбками тем, кто проходил мимо.

Толпа на мгновение расступилась и, точно по взмаху палочки дирижера, появился Кел или Вин. Как и прежде, он смотрел прямо на меня. Я так испугалась, что застыла на месте. Его двойника нигде не было видно. Толпа сомкнулась и скрыла его опять.

Появилась Гарда, с пилотом под ручку. При виде меня она замешкалась, во взгляде засветилось сомнение. Я махнула ей рукой, мол, на здоровье. Весь мой опыт путешественника, все приобретенные в странствиях знания, которыми я щедро делилась с начальством, жадность, с которой они впитывали полученную от меня информацию, все было забыто. ЭдГар отвернулись от меня, и я превратилась в ноль. Теперь они и другие послы будут на закрытых заседаниях решать, что случилось и что еще произойдет. Законы принимали они.

Давным-давно я исполнила странный и неприятный обряд в пустых стенах бывшего ресторана. За это, как говорили мне служители и послы, ариекаи чествовали меня в мое отсутствие. Но это ничего не значило до того момента, на Фестивале Лжецов, когда после представления Хозяева в зале узнали, кто я.

Они торопливо заговорили, изгибая глаза-кораллы. Они говорят меня каждый день, перевел мне потом Скайл. Так они говорили КелВин. Не знаю, сказал один из них КелВин, как я обходился без нее раньше, как я думал то, что мне надо было подумать.

Без нее? Этот вопрос назывался у нас Тайной Счета: считают ли Хозяева послов одним разумом, людьми с двумя телами? И если так, то кем они считают всех остальных: ничего не значащими половинками или механизмами? Городом марионеток, которыми управляют послы? Узнав, что я – их сравнение, они приглашали меня приходить еще, но я так и не поняла, в каком качестве – гостя, экспоната или чего-то другого. Когда мы приходили, Хозяева заботились о нас, хотя и неизвестно, понимали ли они, что мы – люди.

Я принимала их приглашения потому, что со мной всегда мог пойти Скайл. Для него каждое такое посещение было подарком, и он принимал их с бурной радостью, хотя, думаю, после события ему всегда хотелось поговорить о нем, обсудить происшедшее. Обычно нас приводили в тот или иной хозяйский зал. Там уже были послы, визири и все прочие, и возможность прикоснуться к тайнам, которые окружали меня с самого детства, наблюдать передвижения служителей по городу Хозяев волновала меня едва ли не больше всего остального. Я все время украдкой следила за послами, которые бродили по коридорам из плоти, погруженные в беседы с Хозяевами, и удивлялась тому, что смертные люди могут иметь какие-то дела в столь невообразимых местах.

Рассказы о подобных событиях щекотали воображение моих друзей, никогда не получавших приглашений на такие мероприятия.

– Фестиваль? Лжецов? – спрашивала Гарда на какой-то вечеринке после того, как я побывала на первом из них. – Тебя пригласили Хозяева?

Друзья окружили меня, требуя, чтобы я рассказала им о городе, какой он, а я расхохоталась, потому что кто-то из них сказал «Ништяк!», совсем как мы в детстве.

Однако я замечала, что мое периодическое присутствие в городе тревожит послов. Им не нравилось встречать меня там. Город был их тайной. После каждого визита туда служители до изнеможения расспрашивали меня, допытываясь, что я там видела и что поняла.

Прибыв в город повторно, снова в какой-то зал, полный Хозяев, я оказалась возле коллекции непонятных предметов и обездвиженных ариекайских животных в компании еще четырех людей, в изгибах шлемов-эоли которых горели энзиматические фонари. Двое были послом ЛеНа и игнорировали меня. Еще двое оказались молодыми мужчинами, из простолюдинов, как я.

– Привет, – обратился ко мне один из них. Он радостно улыбался, я на его улыбку не ответила. – Я Хассер: пример. Давин – тема. А ты Ависа, да? Сравнение.

Ни тогда, ни позже, появляясь в городе, я не видела ничего подобного Фестивалю Лжецов. Прочие собрания были более хаотичными и, как я поняла, спонтанными. Одно время у Хозяев была мода на так называемые конвенции. Это были праздники Языка с куда более насыщенными программами, а не просто очередные фестивали вранья. Хозяева собирали в одном месте как можно больше нас, фактов, созданных под давлением необходимости и ставших элементами Языка, – одушевленных, неодушевленных, разумных и нет – и приходили глядеть на нас, говорить нас и теоретизировать нами, не приходя к консенсусу. Мы сидели и вежливо молчали, пока над нами и вокруг нас все пело, сопело и трещало новыми аргументами. Меня это интересовало куда меньше, чем то увлеченное вранье, которое я видела в первый раз.

Рты-подрезы и рты-повороты навевали на меня дрему своим непрестанным ревом и шепотом, пока Скайл пытался переводить. Хозяева ходили взад и вперед, разбивались на фракции. Насколько я поняла, полемика шла между теми, кто считал меня полезной фигурой речи, и теми, кто этого мнения не разделял.

По-моему, то были странные, ущербные дебаты. Среди Хозяев были такие, кто думал, что если бы меня заставили сделать не то, что я сделала, а нечто иное, то они могли бы говорить лучшие слова и, следовательно, думать лучшие мысли. Что я была бы полезнее тем, кто пользуется мною для точного выражения своей мысли; и что тогда они могли бы говорить мною о том, что не было мною, но было – по их утверждению – на меня похоже. Однако даже критики не могли объяснить, что это были бы за мысли, ведь они не могли их подумать.

– Но… – начал Скайл. Он был расстроен.

– Должно быть, эти мысли запрятаны очень глубоко у них в мозгу, – сказала я. – Из-за этого они сердятся? Что не могут произнести их?

– Подожди, – сказал он. – Один из них говорит о тебе так: «Это сравнение, и… это что-то новое». Я не понимаю. Не понимаю я.