Чайна Мьевилль - Посольский город [litres]

Казалось, что абсолютную замкнутость в себе тех, кто сам лишил себя спинных крыльев, никакими способами не одолеть. Может, кто-то в комитете и верил словам Кела о том, что мы готовимся к войне, но, видя, как он всеми правдами и неправдами – через МагДа, чтобы не тратить время на ставшее уже утомительным превращение союзных ариекаев в рабов, – ищет способ поговорить с абсурдами, как он повторяет свои попытки, заставляя повторять их МагДа, я поняла, что вся его надежда только на переговоры.

Но тех, кто сознательно законопатил окна и двери своей души, кто лишил себя Языка, сделав единственной целью своего существования убийство, были тысячи. И, что бы мы ни узнали, это ничего не могло изменить. С остатками арсеналов Уайата и ариекайской армией Кела мы могли надеяться перебить часть из них, но город по-прежнему уменьшался, его обитатели умирали, калечили себя или сбегали в близлежащие поселения, где громкоговорители еще передавали голос бога-наркотика. Абсурдов было больше, чем ариекаев, готовых воевать за нас.

МагДа говорили на Языке, потом одна или другая из них фыркала:

– Черт, они нас даже не слышат! – А абсурды издавали возгласы досады.

– Так покажите им, – отвечал Кел. – Заставьте их понять. – Обмен подобными репликами мог продолжаться часами, не принося никаких результатов, кроме ссор и раздражения. Слышащие ариекаи повторяли его слова: МагДа и другие послы жестикулировали. Наши враги приближались. Безъязыкие пытались скинуть оковы. Они не сводили глаз с тех, кто старался разговорить их, не придавая никакого значения словам и концентрируясь на действиях. Я замечала, когда оба вдруг напрягались, реагируя на перемены в поведении Кора/Сайгисса, невидимые для меня.

Абсурды переглядывались. Сами того не зная, они издавали звуки. Когда им надо было привлечь внимание друг друга к чему-то, они широко расставляли глаза, жестами показывали на то, что было важно. Насколько позволяли им путы, они двигались, меняли позы, пока Кел с Эзом слепили их образами с экранов и передавали им разные вибрации через пол. Они делали шажки, касались друг друга и снова расставались.

Я никому об этом не сказала, но, когда пленники вдруг попытались напасть на ариекайскую стражу, я поняла, что знала об этом. Их подавили прежде, чем они смогли воспользоваться своими связанными телами, как неуклюжими дубинками, но синхронность их движений меня поразила. Она заставила меня взяться за книги моего мужа.

– Как будет на Языке «тот»? – спросила я Брена. – Ну, «вон тот». – Я ткнула пальцем. – «Какой стакан ты хочешь? – Вон тот».

– Каждый раз по-разному. – Он взглянул на стакан у конторки. – Если говорить вон о том, то можно сказать…

– Нет, я не имею в виду конкретно вон тот, я говорю вообще, тот. – Снова тыкаю пальцем. – Или вон тот. – Двигаю рукой. – Самая идея «тотности».

– Такого слова нет.

– Нет?

– Конечно, нет.

– Так я и думала. Тогда как же различить вон тот стакан, тот и тот? – Я по очереди ткнула в каждый из них пальцем.

– Можно сказать «стакан рядом с яблоком, и стакан с трещинкой в донышке, и стакан с осадком от вина». Ты же знаешь. Зачем ты спрашиваешь? Этим азам тебя учили, разве нет?

– Учили, – ответила я. Посидела тихо. – Много лет назад. – Я снова говорила в годах, а не в килочасах. – Но если бы ты переводил мне с ариекайского «стакан рядом с яблоком и стакан с осадком от вина», ты бы, скорее всего, сказал «тот стакан и вон тот». Иногда перевод мешает понимать правильно. Я неважно понимаю по-ариекайски. Может, это меня сейчас и выручает.

– Перевод всегда мешает понимать, – сказал он. – Что ты задумала?

– Сколько у нас еще дней? – спросила я. – Ты успеешь связаться с ИллСиб? И с другими? С кем сможешь? – Он сощурил глаза, но кивнул. – Нам надо уходить. Попроси ИллСиб или кого-нибудь еще связаться с Испанской Танцовщицей и с остальными. Я буду… – Я остановилась. – Я не знаю, – сказала я. – Я не знаю, будет ли… Может, я смогу рассказать все Келу.

– Расскажи мне, – сказал Брен. – Я думал, ты отчаялась.

– И я тоже так думала.

– Так в чем дело? Расскажи.

Я рассказала. И испортила ему удовольствие от развязки, но вам не испорчу, не скажу.

Брен кивал, слушая мой так называемый план – на самом деле это была не более чем интуиция и надежда – а когда я закончила, он сказал:

– Нет, Келу об этом рассказывать нельзя. – Он тронул меня за подбородок, обнял, и на мгновение я как будто отдала свою тяжесть ему. И это было здорово. – Никак нельзя.

– Но мы же пытаемся все наладить, – сказала я. – А ЭзКел совсем не глупы.

– Дело не в том, глупы они или нет, – ответил он. – Дело в том, кто они и за что выступают. Может быть, Кел разглядит причину. Может быть. Но мне так не кажется, а тебе? Ты в самом деле хочешь рискнуть?

– Если мы уйдем, он все равно узнает.

– Да. И будет видеть в тебе врага. И совершенно правильно. Не думай, что он – они – не найдут времени, чтобы попытаться нас остановить.

– Ну ладно, – сказала я. – Буду врагом.

Он улыбнулся.

– А что еще нам остается, Ависа?

Рука в руке мы повернулись к экрану, на котором пленные безъязыкие переминались с ноги на ногу в комнате под присмотром камер. Момент для нашей ссылки был самый подходящий, ведь мы все равно готовились отправиться в изгнание. Мы видели, как два ариекая, захваченных нашими правителями, двигаются не совсем как одно целое, но все же довольно связно; исходя не из плана, а из знания друг друга; как некая общность.

Я все еще представляла некоторый культурный интерес. То же и БренДан, свободный разделенный, смутьян, официальный диссидент. Если мы исчезнем вместе, люди заметят. Кроме того, за нами и так уже могли следить. Вот почему в следующий раз, в последний раз я пошла в город без него.

Пока комитет суетился, а Кел отнимал у него остатки власти, на улицах царило смирение. Неся эоли и припасы, я шла по улицам моего ставшего таким маленьким городка и с удивлением наблюдала нередкие группы гуляющих. Некоторые сменные родители, играя с детьми, видели, что я смотрю, ловили мой взгляд и даже понимали содержавшуюся в нем боль, но сознание того, что это их последняя прогулка с ребятишками, нисколько не уменьшало их удовольствия.

На улицах встречались констебли, но делать им было особенно нечего, только ждать войны: за порядком они следили без особого рвения. Например, они не разгоняли прозелитов, всех этих трясунов, плясунов, прыгунов, болтунов и прочую братию, которые то обрекали нас на проклятие, то даровали нам спасение, каждый согласно своей вере. На них, в том числе и на самых отчаянных, смотрели не как на угрозу или помеху общественному спокойствию, а всего лишь как на бродячих актеров. Люди дразнили их, а те продолжали выказывать собачью преданность каждый своей вере.