Чайна Мьевилль - Посольский город [litres]

Я открыла рот. Высокий ариекай склонился надо мной, его многочисленные глаза застыли, не мигая.

– О, Господи, он понял, – сказала я. – Чего я пытаюсь добиться. Вы слышали?

– Да.

– Да.

– Он превратил меня в две разные, взаимоисключающие вещи. Сравнил их со мной.

– Да. – Они были более сдержанны, но я улыбалась им так, что они просто не могли не улыбнуться мне в ответ.

Мы сделали перерыв, только когда ариекаям уже так надо было услышать голос бога-наркотика, что их затрясло и они не могли сосредоточиться. Я легла на слегка пружинящий пол и заснула без одеяла, потом Илл или Сиб разбудила меня и покормила скудным завтраком. По тому, как просвечивала кожа нашего дома-башни, я поняла, что уже день. Мои ученики были на месте, им полегчало: ЭзКел провели утреннюю передачу.

ИллСиб рассказали мне, что ЭзКел узнали о моем исчезновении. И объявили розыск. По городу ходили вооруженные патрули.

– Теперь ты не просто в одиночку вышла из города, – сказали они. – Ты в бегах.

– Скрываешься. – Они не стали добавлять «как одна из нас».

Целый день мы трудились над кривыми сравнениями ариекаев. Работа выматывала меня и лишала терпения. Когда стемнело, я услышала, как, открываясь, влажно чмокнула дверь, и вошел Брен. Я кинулась ему на шею, и он поцеловал меня, но тут же отстранился. Я и сама отскочила, увидев, кого он привел. За ним шел абсурд.

– Дьявольское было путешествие, – коротко хохотнул Брен.

Существо ослабло. На нем были самодвижущиеся кандалы, зарядный прут от которых держал в руках Брен. Иначе существо одолело бы его. Кандалы натерли безъязыкому раны. Его грудное крыло висело, ноги подкашивались. Я, конечно, знала, что в этом и состоял наш план, но все равно не могла поверить, что Брен справился.

– Господи, – сказала я. – Как ты это сделал? О Господи, ты только погляди на него. Какой ужас. Ты похож на вивисектора.

– Да, в самом деле, – сказал он.

Испанская Танцовщица и другие ариекаи обступили безъязыкого. Он потянулся к ним, но не достал. Они отпрянули, потом на неверных ногах приблизились опять, точно умирая от любопытства.

– Как в Послограде? – спросила я.

– Все боятся, – сказал он. – Наверное, думают, что мы с тобой работаем на врага. По крайней мере, говорят, что так думают.

– На абсурдов? – переспросила я. – Но это же…

– Абсурд, да.

– Сумасшествие.

– Ты же знаешь людей, – ответил он. Люди все равно будут болтать, даже если сами знают, что их слова полный бред. К тому же у них было право бояться. Абсурды приближались.

– Как ты его раздобыл?

– Перебрал все способы, – ответил Брен. – Подделку документов, взятку, запугивание, обман. Потом подкрался ночью. И увел. Вот и все.

– Наконец-то можно устроить настоящую проверку, – сказала я.

Брен достал из сумки чип.

– Вот, – сказал он. – Теперь этим парням будет чем взбодриться. Так что они не будут полностью зависеть от передач. И можно будет увести их отсюда.

– А все-таки, для чего ты хочешь научить их лгать? – спросила Илл или Сиб. Я вытаращила на них глаза. Оказывается, они ничего не поняли. И связали свою судьбу с нашим планом только потому, что это был хоть какой-то план.

– Все дело в том, что такое ложь, – сказал им Брен. – Как вы думаете, зачем нам уходить из города? – Они пожали плечами.

– Все дело в том, как они воспринимают символы, – сказала я. – Я считала, что это невозможно изменить. И знаете, кто заставил меня передумать? Те ариекаи, которые уже это сделали. – Я показала на пленника. – Им удалось то, к чему Сурль/Теш-Эчер, Испанская Танцовщица и его команда стремились многие годы. Они открыли новый способ мышления. И теперь пользуются им для того, чтобы убивать нас.

Именно необычайная точность, с которой абсурды координировали свои нападения, и навела меня впервые на мысль. Они общались: как иначе можно было объяснить эффективность их убийственных операций? Оставшись без языка, они не могли оставаться без общности, и они строили ее, даже если сами не отдавали себе в этом отчет: каждый, наверное, считал себя обреченным на одинокое мщение, хотя убийства, которые они совершали коллективно, эту веру опровергали.

Я видела их жесты. Видела, как показывают грудными крыльями их командос или командиры. Абсурды придумали обозначать объект, тыкая в него кончиком крыла. Так они изобрели понятие «тот». Причудливому выступу тела, протянутой вперед конечности они дали власть означать. И в этом крылся ключ. Из «того» родились другие беззвучные слова.

Тот. Тот? Нет, не тот: вон тот.

Каждое слово Языка значило только то, что оно значило. В нем не было места для полисемии и двусмысленности, а заодно и для других тропов, которые делали языками другие языки. Но идея «тотности» повернута во все стороны: она пуста, ее можно наполнить любым содержанием, превратить во всеобщий эквивалент. «Тот» всегда заключает в себе и другого, не того. Избрав путь молчания и одиночества, абсурды произвели семиотическую революцию и породили новый язык.

Он был примитивен и не знал иного времени, кроме настоящего. Но его первичное, изначальное слово было двояким: оно подразумевало тот и не-тот. Из этого примитивного вокабуляра, из движущей силы содержавшегося в нем противоречия возникли другие понятия: я, ты, они.

Созданный ими код в корне отличался от точного изображения, к которому они привыкли с детства. Но аномальным был как раз Язык: новый примитивный способ изъясняться, топоча ногами и шевеля пальцами, был ближе к человеческой речи и приходился, по крайней мере, двоюродным братом большинству языков всех мыслящих тварей, разбросанных по бескрайним просторам иммера.

– Мы никогда не могли научиться говорить на Языке, – объяснила я. – Мы только притворялись. А абсурды научились говорить, как мы. Ариекаи в этой комнате хотят лгать. То есть иначе думать о мире. Не указывать на вещи: обозначать их. Я считала, что это невозможно. Но поглядите. – Я показала на того, кто хотел меня убить. – Именно это они и делают. Каждый раз, указывая на что-то, они обозначают. Знание далось нам дорогой ценой. Зато теперь можно не сомневаться, что ариекаи способны обозначать. И научить их этому, не отрывая им крылья, – значит научить их лгать.

– Сравнения приводят к… трансгрессии. Потому что могут отсылать к чему угодно. Даже несмотря на то, что в Языке все буквально. В нем все есть только то, что оно есть, и все же я могу быть живым или мертвым, звездой или партой, рыбой, чем угодно. Сурль/Теш-Эчер понял, что так Язык стремится вырваться за свои пределы. Начать означать. – Вот почему он выбрал такую необычную стратегию лгать через нас. Я не взяла с собой книги Скайла, но я долго сидела над ними, училась по ним и спорила с ними и теперь знала, что мне нужно. – Им понадобилось причинить мне боль и накормить меня для того, чтобы я стала произносимой, потому что это должно было быть правдой. Но то, что они говорят теперь через меня… Это тоже правда, потому что они создают ее сами.