Кира Калинина - Fabula rasa, или Машина желаний [СИ]

Всё восприятие испортилось. Глядеть Сонанте теперь удавалось только вперёд, под ноги и по бокам. Что делается сзади и наверху, не обернувшись и не задрав головы, понять не было никакой возможности — да и тогда заглянуть получалось не дальше, чем умели глупые человеческие глаза. Будь кругом хоть тысячи сенсоров, что творится за углом, не узнаешь, пока не сунешь туда нос.

Больше нельзя было записать интересное событие, важный разговор или просто пару дней жизни, чтобы потом прокрутить в уме, — разве что по памяти. А память, она как дырявое ведро, что в ней, кроме беспорядочных обрывков, удержишь? Невозможно стало очутиться внутри отснятой компьютером картинки, чтобы видеть всё как бы своими глазами. Мало того, Сонанта разучилась определять точные размеры и расстояния. Не могла уже сказать, какой за бортом состав воздуха, безопасно ли есть такую-то ягодку с такого-то куста — и лишилась ещё многих полезных сведений, которые мини-блок был запрограммирован грузить прямо в мозг. И вопросы стало задать некому. А что совсем плохо, Сонанта не чувствовала больше обнадёживающего присутствия компьютера, не ощущала ни шаттла, ни далёкого корабля, который стал частью её самой настолько, что она и не замечала этого, пока не утратила.

Словно весь мир кругом вымер.

Атуру, видимо, надоело волочить Сонанту на себе. Он прислонил её к холодной твёрдой стенке и заговорил, дыша в лицо:

— Хватит скулить. Можно подумать, тебе руки-ноги отрезали. Ты же человек, а не придаток машины. Твой бог, или во что ты там веришь, создал тебя такой, как тебе и дóлжно быть. Дома, на Аркадии, ты, наверно, не бегала с антеннами в ушах, тебе хватало собственной головы и того, что в ней, — так разве с тех пор что-то изменилось? Ты не стала ни слабее, ни глупее, а ведёшь себя, как инвалид, которого отключили от экзопротезов!

Сонанте не хотелось слушать бодрящих нравоучений, ей хотелось сесть и горевать, и она разозлилась на то, что ей в этом мешают. Совсем немного бдбзйзв разозлилась, но достаточно, чтобы почувствовать боль в коленках и осознать своё полное одиночество. За это она стукнула бы Атура… будь у неё силы. Но сил не нашлось.

Атур подвинул Сонанту по стенке.

— Это Гер'эба, город моих предков, столица всех наталов. Разаги-оки разрушили её тысячелетия назад, но память о ней уничтожить не смогли. Образ Гер'эбы, каждая её улочка, прозрачная, как горный поток, каждый мост, невесомый, как радуга, каждый балкон, хрупкой лодочкой плывущий в розовых облаках, — всё это навсегда запечатлелось в наших головах и сердцах. Выжившие передали память о Гер'эбе тем, кто пришёл после. Я помню, как плакали кварцевые башни, тая под плазменным дождём, помню так ясно, будто видел сам, будто это было только вчера… Матери, зачиная в себе новую жизнь, мечтают о золотых садах Гер'эбы, и не родившиеся ещё дети знают Гер'эбу — прежде всего, до первой вспышки света, до первого глотка воздуха, как знают саму жизнь. Гер'эба рождается заново с каждым из нас, и с каждым воскресает вера, что однажды мы возвратимся домой и отстроим заново самый прекрасный на свете город… Я пришёл сюда не затем, чтобы увидеть Гер'эбу, я пришёл, думая о мести или забвении, но моя душа попросила, и ей даровали надежду. Не думаешь ли ты, что Учитель утолил и твою невысказанную жажду? Погляди в себя и увидишь, что ты сама хотела освобождения! Тебе ниспослан дар, о котором твои приятели на «Огнедышащем» и мечтать не смеют, так прими же его и радуйся!

Но Сонанта никак не хотела освобождаться, она хотела назад, в кабалу, а выслушав Атурову пламенную речь, звучавшую для неё как приговор, отпихнулась от стенки и заревела белугой.

Атур плюнул и пошёл дальше один. Сонанта же, поревев, как-то пришла в себя и смогла предпринять что-то осмысленное. Первым делом она вернулась назад, поглядеть, как там с шаттлом. С шаттлом было по-прежнему, и попасть в него снаружи не представлялось возможным.

Оставаться одной в стекольчатых пальцах города-призрака Сонанте показалось неуютно, и она заковыляла туда же, куда Атур. Она едва ли помнила, где он свернул, но мало думала об этом, просто брела себе не глядя по сторонам — а мимо, тоже не глядя на неё, брели гладкие мучнисто-мутные стены, низкие оградки, похожие на заросли кораллов, высокие арки, подобные сплетённым кронам, изогнутые мосты над сухими каналами с дном, как толстое стекло.

Шла Сонанта, пока не наткнулась на ледяную стену, невысокую, вздыбленную, как застывшая волна. Стена тянулась, насколько хватало глаз, от одного дома к другому, без проёмов и проходов. Сонанте подумалось о крепостном вале, хотя вряд ли в нём был смысл в городе вроде этого. Но смысла Сонанта не видела уже ни в чём, поэтому не удивилась и поплелась вдоль стены. Она здорово устала, ходьба требовала всех её сил, и это было хорошо, потому что так меньше слышались пустота и горе внутри, и можно было ползти, как одноклеточное, без мыслей, без чувств, от одного только бездумного рефлекса.

Раз подняв голову, Сонанта увидела Атура, который шёл навстречу, заглядывая на стену и трогая её ладонями. Он был так занят, что не усёк Сонанту, пока не оказался от неё в двух шагах. Сонанта осторожно сползла по стенке и устроилась, вытянув ноги. Атур глянул на неё сверху вниз.

— Похоже, стена тянется через весь город, — сказал он. — Где-то должен быть проход, но я не могу его найти.

Атур подумал и сел рядом с Сонантой.

— На корабле я вам соврал. Мы не считаем, что в этом месте исполняются желания. Здесь живёт Учитель, и тем, кто приходит к нему, он помогает достичь совершенства. При этом он сам решает, в чём именно каждый должен совершенствоваться, выделяет самую суть человеческой души и возводит её в абсолют… Хотя, говорят, постижение желаний — часть обучения. Так что, может, я и не совсем соврал.

Если бы Сонанте было до всего этого дело, она захотела бы дознаться, про какого такого учителя толкует Атур, а так она даже не стала спрашивать.

Атур, помолчав, добавил:

— Мне больше ничего не оставалось, но я до сих пор не уверен, что поступил правильно, придя сюда. Может быть, совершенство, которое мне предстоит обрести, будет совершенное отчаяние. Не знаю.

Он посидел, глядя перед собой, думая о своём. Что-то додумал и взялся тормошить Сонанту:

— Давай, поднимайся. Пойдём.

Сонанта прикинула, не послать ли его, но решила, что проще послушаться, и кое-как встала. Это было нелёгкое дело: ушибы причиняли боль, а мышцы слушались еле-еле, будто их только вчера пристегнули к костям, или будто в этом сумасшедшем месте изменённая плоть отторгала сама себя. Встав, Сонанта пошатнулась и схватилась за стену. И осталась так стоять в удивлении от двух вещей: во-первых, стена была тёплая, а во-вторых, ладони, прижатые к ней, совсем не болели.