Ника Ракитина - Даринга: Выход за правила [СИ]

— В конюшне она, я провожал с факелом.

И выхватил светоч из гнезда, демонстрируя готовность вести туда и жениха Бранвен. Риндир отмахнулся:

— Спи.

Широким шагом добрался до конюшни и убедился, что Бранни там нет. Помощник конюха, душераздирающе зевая, сообщил, что оседлал ей двух коней где-то с час назад. Но куда ее величество сорвалась среди ночи, не спрашивал. Хотя это и странно. Не выходят в ночь слияния Танцовщиц из дома без причины. Да и с причиной не очень-то… Ни зевки, ни рассуждения Риндир слушать не стал. Велел поднимать на поиски Трулана Медведя. Выскочил из конюшни, толчком растворив калитку в воротах. Пребывая между досадой и беспокойством, свистнул Вертера и вскочил на вогнутую платформу. В лунном свете на покрытой инеем дороге четко выделялись черные следы подков.

Риндир попытался связаться с Бранни мысленно. Но она словно исчезла из пространства. Или отгородилась, обидевшись. Штурман запросил помощь у Цмина, обозначил примерный маршрут. И сам продолжал стремительно двигаться на север.

Осень, похоже, наконец вспомнила, что наступил ноябрь. Бросила в лицо снежную крупку, перемешанную с дождем. Риндир нагнул голову и упрямо сощурился, и не подумав выставить защитное поле. Так с размаху и влетел в густой туман.

Тряхнуло. Словно кибер пересек невидимую границу. И упал на тропу бесполезной грудой пластика и металла. Риндир, выругавшись, спрыгнул в хлюпающую грязь. По эту сторону туман закончился, точно отсекло. Стоял ровной молочной пеленой за плечами. А здесь Танцовщицы торчали в небе двумя зеркальными тарелками, отблескивая на лужицах, высвечивая переплетенные корни и стебли осота и почерневшего бурьяна. Тропа была чуть намечена в измятых зарослях. Там и сям из комковатого луга торчали волглые безлистые кусты и деревья. Риндир бодро зашагал наугад, стараясь оставаться к туману спиной. Танцовщицы, обгоняя его, плыли рядом. И ни следа Бранни, хоть бы бусины разбросала, что ли…

Впереди обозначился шорох и как будто всхлип. Штурман кинулся туда и едва по колено не увяз в болоте. Всхлипывала, проваливалась лошадка — его собственная, Риндир узнал по узору сплетенной шерсти на боку. Бросая ветки ей под ноги, вытянул на относительно сухое. Стал оглаживать и напевать, успокаивая. Лошадка дрожала, но вела себя спокойно. Повод тянулся и был привязан к кусту обыкновенным бантиком. Впору взрыдать от умиления.

Штурман взгромоздился верхом. Здешние скакуны были малорослыми, смотрелся он, как на пони. И на что надеялся? Что лошадь, словно гончая, возьмет след? А она заржала и тронулась с места. С седла Риндир разглядел следы второй лошади — вмятины, в которые набежала вода, и они ярко блестели под лунами. Лошадка достаточно бодро трюхала по ним, вода плескала, разлеталась грязь. Риндиру приходилось постоянно вытирать плюхи с лица и отряхивать ресницы. Местность понижалась. Земля под лошадиными ногами тряслась студнем. Штурман подумал, что если так пойдет, придется слезть и тщательно выбирать дорогу, чтобы не застрять в трясине навсегда.

Несколько раз он пытался связаться со своими через наладонник и телепатически, но аномалия глушила связь. Похоже, во время погони он угодил в ту самую зону, где Люб утопил флаер. Вертера хотя бы вытащить получится, вот радость-то… За ехидно-печальными размышлениями штурман пропустил, когда небо затянуло рваными тучами, похожими на ободранные кошачьи хвосты. Свет то делался нестерпимо ярким, когда выныривали луны, то тусклым, то вовсе наступала глухая темнота — глухая даже для острого ночного элвилинского зрения.

А тут еще конь, подбросив задом, выбил Риндира из седла.

Тот успел сгруппироваться и упал в грязь по-кошачьи мягко, приземлившись на четвереньки. И тут же ощутил давление на запястья и лодыжки. Что-то держало его, мешая вскочить. Конь за спиной тонко, отчаянно ржал.

В промоине туч опять показались луны, и штурман разглядел торчащие из болота руки: шевелящиеся, пробующие вонзиться когтями. Бронекостюм скрипел, сопротивляясь. Похоже, коня точно так же схватили: кисти торчали из болота, как камыш. Мертвецы из утонувшей обители? Точно Риндир видел еще один сон с Бранни. Острое чувство страха за нее вскипело и вырвалось, оказавшись острым не фигурально. Оно срезало хватающие руки по запястьям, точно коса траву. Штурман наконец вскочил. Осмотрел ноги дрожащего коняшки, обтер, залил биоклеем.

Вскочил верхом:

— Выноси, родненький!

И поскакал по чуть мерцающей тропе среди рыжих деревьев. Безуспешно стараясь вспомнить, где видел или хотя бы слышал о ней. Болото, всхлипнув в последний раз, выпустило коня на сухой остров, торчащий в трясине, точно плешивый череп. Десяток шагов туда, десяток сюда.

Холмик со срубленным скитом был обманкой. В рубленом столбике мог поместиться один человек, и то худой и стоймя. Хотя не мог бы, столбик был забит костями с ошметками плоти — не иначе как неудачливыми рабочими, которых отослал сюда Трилл. Но остров хотя бы давал опору ногам коня. Кудрявый затрясся от усталости, звеня бусинами, вплетенными в шерсть, и жалобно заржал. Ему откликнулось ржание. Второй конь, тоже по уши грязный, был привязан к осине за скитком. Бранни не было. Зато два каната торчали из рогоза, змеились и подергивались, как живые, переливались мелкой чешуей. Красный. И белый. «Осень, время красной нити». Риндир нагнулся и рукой в перчатке безжалостно обхватил канат. Сдавил, как спелое яблоко. И решительно дернул.

Внизу, у ног, закричала прорва. А потом под ногами качнулась земля.

Обитель медленно всплывала вместе с островом. Словно затонувший корабль, привязанный к поплавкам. Лебедки крутятся, тали натянуты, ругаются рабочие, а судно скрипит и скрежещет, потому что дно не хочет отпускать его. И медленно показывается из толщи воды, облепленное ракушками и водорослями, со спутанными снастями, с качающимися бортами, грязное, вонючее, гнилое и ржавое. С него стекают песок и вода, и обнажается неприглядное нутро. А здесь еще и разрывая наросший сверху над бывшим озером тонкий слой почвы и болотных растений.

И при этом казалось, что обитель никогда не была на дне, а всегда — здесь. Но Танцовщицы, только слившись, соединив сияния, позволяли увидеть ее явственно — словно обитель хоронилась в сложной системе зеркал. Только весной и осенью мертвый скит делался материальным. Чем дальше луны станут расходиться — тем сильнее будет истончаться его облик, пока вовсе не исчезнет до следующего межсезонья.

Обитель всплывала, а прорва кричала. Считалось, что на дне болота продолжается процесс гниения, и топь выбрасывает из себя газовые пузыри. Или это голосит болотная птица. Но крик был словно криком боли — от нежелания отдавать давно лежащую на дне добычу. Или криком радости — потому что зло, поднявшись, ненадолго оставила прорву в покое.