Эрик Флинт - 1632

— Всё лучше, чем рэп.

Леннокс фыркнул.

— Всё что угодно лучше, чем это дерьмо!

Новое произведение загремело из динамиков. Леннокс вздрогнул.

Майк, краем глаза уловив движение, повернул голову и улыбнулся.

— Это отрывок из чего-то там под названием 'Весна священная', - пояснил он. — Бекке это очень нравится.

— Рад, что она не моя жена, — пробормотал Леннокс под нос. — Даже если деваха выглядит, как Клеопатра.

Маккей улыбнулся. Он вышел вперед, подойдя вместе с Майком ко входу в палатку.

— Мне вот интересно, — сказал он. — Ребекка была с вами, лунатиками, где-то год, не больше. — Алекс сделал жест подбородком в темноту за порогом палатки. — Так как же ей удалось узнать так много о вашей музыке?

Майк пожал плечами.

— А чтоб мне пусто было, если я понимаю. Ей отец помог, вроде. Бальтазар за это время стал фанатиком классической музыке. Он говорит, что тупорылые лютни надоели ему до тошноты.

Он колебался, разрываясь между гордостью и желанием не выглядеть влюбленным мужем. Но, так как он и гордился своей женой, и был влюбленным мужем, борьба была недолгой.

— Не знаю, Алекс. Как ей удается все это, наряду со всем этим ее чтением, и всем остальным? Просто не знаю. — Его грудь распирала гордость за неё. — Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что Бекки — самый умный человек, которого я когда-либо встречал. Или когда-нибудь смогу встретить, как мне кажется.

Маккей кивнул.

— Это всё так. И тем не менее…

Он замер.

— А что это ?

Майк несколько мгновений вслушивался в звуки мощного сопрано Леонтайны Прайс. Затем рассмеялся.

— Неужели не нравится? Это называется Liebestod . Написано парнем по имени Вагнер.

Алекс поджал губы.

— Невероятный голос, с этим я согласен. — И поморщился. — Но её песня звучит так, как будто бедная женщина умирает.

— Она именно это и делает. — Майк повернул голову, глядя на зубцы над головой. — И весело: — И, позволь заметить, она сообщает об этом всему миру, ничуть не спеша, с самолюбованием.

Так продолжалось всю ночь. Подготовленная Ребеккой программа включала, после Liebestod , еще добрую дозу Вагнера. Если уж на то пошло, она ненавидела этого композитора, как за театральность его музыки, так и за его подлость и антисемитизм. Но она полагала, что эта музыка подходит к случаю. Так что воплощение Тевтонской напыщенности атаковало испанских солдат, запершихся в германском замке, поражая их уши не хуже чугунной кувалды. Там был и "Полет валькирий" и грандиозные оркестровые композиции из "Колец Нибелунгов": " Вход богов в Валгаллу ", " Прощание Вотана ", " Похоронный марш Зигфрида " и, последним ударом, " Самосожжение Богов ".

Когда все это закончилось, Фрэнк Джексон вздохнул с облегчением.

— Хорошо, что они проиграли Вторую Мировую, — прорычал он. — Можешь ли ты представить, что тебя бы вечно заставляли слушать все это дерьмо?

Майк фыркнул.

Ты думаешь, что это — самое плохое из всего возможного? — Он взглянул на восточную сторону горизонта. Первый намек на рассвет появился в небе. — Попробуй как-нибудь послушать Парсифаля .

Он поднял бинокль к глазам и направил его в сторону крепости. Зубчатые стены по-прежнему утопали в темноте, кроме тех мест, куда падали лучи прожекторов. В поле его зрения не было ни одного испанского солдата.

— Бекки однажды заставила меня это прослушать от начала до конца. Все пять проклятых часов.

Джексон нахмурился.

— Зачем? Мне казалось, ты сказал, что она ненавидит Вагнера.

— Да, ненавидит. Она просто хотела доказать мне, что ее точка зрения имеет причины.

Музыка, разносящаяся из громкоговорителей, опять резко изменилась. Майк посмотрел на часы.

— Великолепный расчет по времени, — сказал он тихо. — То, что французы называют ''piece de resistance'.

Фрэнк навострил ухо.

— Что это такое?

— Если верить Бекки, это музыкальное произведение передает суть войны, как ни одно другое, написанное до или после.

Майк вышел из палатки и направился на поляну за ней. Увидев стоящего там Феррару, он махнул рукой. Бывший преподаватель естественных дисциплин кивнул и обратился к своим юным подчиненным. Правильнее сказать, партнерам по криминальному мероприятию.

— Время начинать фейерверк, ребята.

Улыбаясь, Ларри, Эдди и Джимми устремились прочь. Каждый из них направлялся в сторону одной из катапульт — и ракетных установок, стоявших рядом с ними.

Майк не спеша побрел назад, останавливаясь на каждом шагу. Он слушал музыку. К тому времени, как он вернулся в палатку, лицо Фрэнка показалось ему напряженным.

В этом не было ничего удивительного. Восьмая Симфония Шостаковича, транслировавшаяся сейчас на полную громкость, громыхала ужасом разоренной войной России будущего — над разоренной войной землей сегодняшней Германии. Сталин хотел, чтобы это было триумфальное произведение, чтобы отпраздновать перелом в войне и грядующую победу над нацизмом. Но Шостакович, хотя и был советским патриотом, дал диктатору совсем другое — величайшую симфонию ХХ века. И если произведение в целом передавало дух 1943 года, это не касалось третьей части. Там был чистый, беспримесный вопль , и ничто иное. Ужас, страдания и горе , воплощенные в музыке.

Первые ракеты сорвались с направляющих и устремились по направлению к крепостной стене. Заряды взрывчатки в их боеголовках были предназначены не столько для уничтожения, сколько для демонстрации серьезности намерений. Вместо того, чтобы обрушить на замок дождь осколков, они окутали Вартбург огненными шарами. Пылающий огнем аккомпанемент к Восьмой Симфонии — визуальное обещание в дополнение к музыкальному. Это то, что ждет вас, солдаты Испании.

Наступил рассвет, крик третьей части сменился неожиданным молчанием. Последняя из ракет вспыхнула в небе.

Тишина. Тишина, наконец. Майк ждал, глядя на часы. Он и Ребекка договорились о пяти минутах спокойствия. "Усилить напряженность предвкушения", назвала она это.

Когда пять минут истекли, Майк отдал приказ, и катапульты выстрелили в первый раз. Установки, сочетавшие древний дизайн с современными материалами, из которых они были сооружены, метнул снаряды за стены Вартбурга.

Эти боеголовки, хотя они и содержали небольшой заряд взрывчатки, всё ещё были частью психологической кампании. Они разорвались над замком, осыпая листовками тысячи солдат, ютившихся внутри стен. Листовки были написаны на испанском и немецком языках, призывая солдат сдаться и обещая хорошее отношение к тем, кто это сделает.

Испаноязычные солдаты армии Соединенных Штатов повторяли через громкоговорители те же условия капитуляции.