Эрик Флинт - 1632

На мгновение Банер заколебался. Король, по-сути, предлагал отчаянную авантюру. Можно действовать и более безопасно…

Как будто читая его мысли, Густав покачал головой.

— Горн выдержит, Юханн. Он не дрогнет. И станет наковальней, а мы — молотом.

Банер не стал возражать, он доверял военной интуиции короля. Густав II Адольф был молод, по меркам генералитета того времени, ему было всего тридцать шесть, но у него было больше боевого опыта, чем у большинства людей вдвое старше его. В шестнадцать, он подготовил и возглавил внезапную атаку и захватил датскую крепость Боргхольм. В двадцать семь — он захватил Ливонию и Ригу и был ветераном войн с поляками и русскими.

Банер был с ним там. Банер, Горн, Торстенссон, Врангель — все ядро великолепного шведского офицерского корпуса. Вместе с Акселем Оксеншерном и прибывшими позже шотландскими профессионалами — Алексадром Лесли, Робертом Монро, Джоном Хепберном, Джеймсом Спенсом — они составляли лучший командный состав того времени. Ну, по крайней мере, по мнению Банера.

И король, конечно.

— Мы можем сделать это, Юханн! — он почти кричал. — Прямо сейчас, немедля!

Банер повернул коня и начал раздавать приказы собственным курьерам и посыльным. За несколько секунд стройно выстроенное шведское правое крыло превратилось в тот своеобразный беспорядок, который предшествует дальнейшим скоординированным действиям. Командиры рот и их заместители заметались, выкрикивая свои собственные приказы — по большей части уже ненужные. Шведская и финская кавалерия состояла сплошь из ветеранов по меркам того времени. В течение минуты, казалось, царило натуральное безумие. Всадники спрыгивали на землю, чтобы подтянуть подпругу, кто-то проверял насколько легко выходит сабля из ножен, кто-то менял пирит в колесцовом замке, и все они при этом изрыгали ругань и богохульства — проклинали упрямых лошадей, или снаряжение, или неловких товарищей, задерживающих их, или собственную неловкость — или, зачастую, просто весь белый свет. Многие — большинство, по-сути — предавались ещё и кратким молитвам. В общем, обычная хаотичность реального боя, и ничего больше. Вскоре из хаоса начал возникать смысл и порядок. Спустя пять минут, Банер и вестготы двинулись в атаку.

Король, тем временем, готовил основные силы, которые должны были развить успех. Четыре полка, насчитывающие примерно три тысячи человек.

Шведские — смаландский и остготский — полки были, по-сути, тяжёлыми кирасирами, учитывая броню и вооружению, хотя и смешно выглядели на лошадях, больше похожих на пони. Два финских полка были одоспешены и вооружены куда проще, но зато их русские лошади были явно лучше. Финны, по своему обычаю, предпочитали азартный восточноевропейский стиль конного боя. Слабый порядок они компенсировали рвением. И уже затянули свой свирепый боевой клич: — Хаакаа пелле!

Руби их!

Густав собирался лично возглавить атаку шведских полков. Он задержался только чтобы оценить ход сражения на левом фланге. По-сути, там ничего не было видно — пыль с распаханного поля, поднятая тысячами атакующих, смешавшаяся со стелющимся пороховым дымом, превратила поле боя в неразборчивую пеструю мозаику.

Но по доносящимся звукам он догадывался о происходящем, и ему потребовалось не больше нескольких секунд чтобы принять решение.

Горн — Старый добрый Горн! Надёжный Горн! — продолжал сдерживать Тилли. Выхватив саблю, он направил ее вперёд.

— Gott mit uns! — проревел он, — Даешь победу!

Первый натиск императорской кавалерии разбился об оборону Горна. Католические всадники были удивлены той скоростью, с которой шведы успели занять новые позиции. Они-то ожидали привычные им вялые маневры тогдашних континентальных армий.

Хотя знать им следовало бы. И датчане, и поляки, и русские уже достаточно, за последние двадцать лет, наумывались кровью от маленькой армии Густава. Датчане могли бы рассказать им о Боргхольме, Кальмаре, Кристианополе и Ваксхольме — всех тех местах, где юный шведский король превзошел их. Русские могли бы рассказать им о Гдове и Пскове, а поляки долго могли бы зачитывать горестный список: Рига, Кокенгаузен, Митава, Бауска, Вальхоф, Бранево, Фромборг, Толькмицко, Эльблинг, Мариенбург, Диршау, Меве, Путцк, Орнета, Данциг, Гужно и Ногат.

Но надменным кирасирам армии Тилли и в голову не приходило поинтересоваться этим. Этих южных немцев интересовали только деньги нанявшего их Максимилиана Баварского. Труднопроизносимые названия балтийских и славянских сражений и осад ничего не значили для них.

Впрочем, в те времена Густав II Адольф перенес и поражения также. Датчане разбили его в Хельсингборге, а поляки в Хонигфельде. Но и датчане, и поляки могли бы рассказать войскам под знаменами Габсбургов о невероятной гибкости шведского короля. Он с удвоенной энергией изучал опыт неудач, используя поражения, как науку в своем военном искусстве.

Войскам Тилли пришлось познать это на себе — еще до конца этого дня. Но они, увы, не оказались хорошими учениками. Высокомерный Паппенхайм, получивший первый урок, теперь безуспешно пытается собрать своих кавалеристов где-то на дороге в Галле. Шведские клячи может быть и вызывают смех, но в людях, сидящих верхом на них, ничего смешного не было. Ни в них, ни в пехотинцах, прикрывающих их. Семь раз его черные кирасиры обрушивались на шведские линии. И семь раз они были отбиты, а потом нарвались на контратаку, обратившую их в бегство.

Плохие ученики, честно говоря. Теперь, на противоположном фланге, имперской кавалерии не удался урок в восьмой раз. Первая атака, сломя голову, ошеломительная — с уверенностью в победе — и к черту караколь! — разбилась как волны о скалу. Они ожидали встретить испуганного и растрепанного врага, дезорганизованного внезапным разгромом саксонцев. Вместо этого, католические кирасиры увязли в плотной, хорошо организованной обороне. Горну удалось даже захватить и подготовить для обороны канавы вдоль дороги на Дюбен.

Шведские мушкеты ревели; их копья не дрогнули. Имперская кавалерия отступила.

Отошла, но не потеряла решимости. Тилли и его люди одержали первую большую католическую победу в Тридцатилетней войне, в битве на Белой Горе. Одиннадцать лет прошло с тех пор, а вместе с ними пришло еще много побед. Эта армия обвинялась — и вполне справедливо — во многих преступлениях за эти годы. Но в трусости — ни разу.

Они снова с яростью атаковали. И снова были отброшены.

Пехотные терции были все ближе. Кавалеристы, видя их приближение, перешли в еще одну стремительную атаку. Это будет их победа! А не презренной пехоты!

Бесполезно. А терции уже подошли вплотную.