Вячеслав Багров - Звезда Надежды

— Мамочка, а после обеда я смогу опять поиграть?

— Папа будет недоволен.

— А мы ничего не скажем папе. Я совсем немножко побуду космонавтом!

Мама глубоко вздохнула, в ее голубых, как небо глазах, сверкнули розовые искорки — маленькие, веселые.

— Хорошо, молодой человек. После обеда вы снова сможете быть космонавтом.

Она рассмеялась, глядя в его глаза, и Диски тоже стало смешно и хорошо. Он знал, что рядом с мамой ничего плохого с ним не случится, и даже если он зайдет глубоко в воду, она обязательно придет к нему на помощь.

— Ди, Ди…

Он поднял руки к основанию гермошлема, нащупал округлые головки фиксаторов и, повернув их, разомкнул пневматический зажим.

Стекло гермошлема отскочило вверх и замерло, выпустив облако заледеневшего воздуха и кровавые брызги…

Ос смотрел сквозь стекло гермошлема и звезды казались ему колючими, яркими точками, где — то в необъятном Ничто.

Семь минут.

Он будет стоять здесь, долгие семь минут.

Потом Диски вернется с кабелем, они подключат зонд…

Ему захотелось пройтись в перед — два, три шага навстречу этим звездам. Сколько лет от видит их, уже казалось привык к ним, стал почти к ним равнодушен, его затянула рутина и ежедневная необходимость жить своей, странной, нежеланной жизнью. И вот теперь, так внезапно, так неожиданно, он вдруг по — новому взглянул на них. Это было похоже на вдохновение — мираж сокровенных, не осознаваемых образов и отголосков мыслей.

Семь минут.

Ос отпустил тележку и, обойдя ее, прошел чуть дальше, вперед, немного, до серого куба выключенного сейчас навигационного маяка.

Семь минут.

Много это или мало?

Свет датчиков внутри его гермошлема бросал светлые, веселые блики на стекло, мягко светил из под лица.

Семь минут.

Семь минут, это очень много. За это время можно дойти до конца площадки, постоять там в тишине и покое, и не спеша вернуться к зонду.

Ос остановился в нескольких шагах от тележки.

За семь минут, при желании, можно обойти весь крейсер, заглянуть в каждый его отсек, прислушаться к его желаниям — ярким и бурным, желаниям дальних странствий, ожидания открытия своей сути…

— Ос, — тихий и какой — то робкий голос Диски возник в наушниках, словно голос призрака.

Ос не ответил.

Ос смотрел на звезды — понимающие, знающие Оса, долгие, долгие годы.

За семь минут рождаются и умирают звезды. Они набухают ослепительными, красными пузырями, пожирают миры роящиеся вокруг них, словно мотыльки, и лопаются, разлетаются во все стороны газовыми, раскаленными лохмотьями, чтобы спустя время — бесконечно долгое время, спустя семь минут, собраться вновь и разгореться с прежней, могучей силой, давая жизнь новым, рожденным в огне, мирам…

— Ос! — Громкий и истошный крик Диски резанул его уши и стих, утонул в холоде немигающих звезд.

И он пошел — вперед, не торопливо, но уверенно, и все было, как надо, и все было в порядке. Он шел зная, что вдохновение стоит там, на краю посадочной площадки, за желтым светом разметок, стоит ожидая его — терпеливое и надежное, как верный друг.

Ос ощутил затхлость и удушье внутри самого себя, как если бы не мог, выразить словами нахлынувшие вдруг, чувства. Ему стало душно, до крика, до слез, до исступления.

— Живу хуже собаки… — слова сами вылетели из его рта, но уже не такие привычные, как когда — то. Их смысл стал грубым и неряшливым в потоке чувств Оса — упорядоченных и ясных: — Не то. Все не то…

— Ос, назад! — крик Джила.

Больше Ос ничего не слышал, ни громких криков в наушниках, ни треска радио — помех — ничего. Он спокойно шагал к краю площадки, и его магнитные ботинки при каждом шаге прилипали к стальному полу, словно лапки большого насекомого.

«Он не понимает — Джил, нет, не понимает. Разве мы дышим? Разве можем произнести вслух ритм своего дыхания, его чувства, его мысли, его смысл?»

Шагая по освещенной габаритной разметкой площадке, Ос слагал стихи.

Нет, это было не то! Не то!

Ос замотал головой, его дыхание участилось.

Пропасть здесь не причем. Пропасть это лишь символ его повседневной жизни, его стеснения в груди, его мучения. Разве можно любить это, любить эту муку?

Ему становилось душно.

Воздух внутри скафандра был тяжелым, влажным, тягучим, и сам Ос казался себе в нем немым и беспомощным идиотом.

— Я не бездарь. Просто этот воздух, эта жизнь внутри скорлупы… Да, скорлупы.

Он различил маленькие, розовые точки — светлячки, крошечные и пугливые, они наполняли пространство вокруг Оса, роились, вспыхивали и гасли, и через них светили звезды — ослепительные, большие. И он с озарением понял, что так и должно быть, что они часть мироздания, никем не видимые, не узнанные, но пронизывающие все, несущие смысл и легкость.

Это открытие буквально захватило его сознание и Ос, затаив дыхание, смотрел на эти розовые звездочки, боялся их спугнуть своим вниманием, своим любопытством.

Розовая, живая пыль…

Это, это…

Это будущие звезды!

Ос все понял. Он видел еще не родившиеся, но ожидающие своего рождения, звезды.

И они несли для него вдохновение и смысл. Он хотел выразить возникшие чувства — смешанные, новые, непонятные, наполненные новым смыслом — неуловимым, ускользающем. Ос как бы услышал слова, аналогов которым не было в его языке, не существовало самих этих слов, а лишь звук несущий гармонию и рифму.

— О-о-о-а-а-и-и-и…

Голос его зазвучал высоко и звонко, застыл на одной высокой, пронзительной ноте:

— И-и-и-и… Я-я-а-а-а!…

Он задыхался.

Искры, розовые искры теснились у стекла гермошлема.

Руки его поднялись к фиксаторам гермошлема, голос — захлебывающийся, уже надрывный, кричал, кричал, кричал…

Фиксаторы отскочили.

Фигура Оса, застыла на месте с поднятыми вверх руками, ближний зеленый фонарь, освещал его левый бок ровным, мягким светом, играл изумрудом на локтевых ремнях, стальных носах ботинок, покрытом инеем, на поднятом стекле гермошлема…

Джил вернулся в свою каюту и, не снимая пахнущего потом комбинезона, упал на кровать, смотрел в белый потолок.

Прошла неделя, как погиб Ос.

О Диски, Джил почти не думал. Диски не был другом, не был буксировщиком, Диски — военный инженер, который так и остался «не своим».

Ос погиб.

И Джил его отпустил.

Он закрыл глаза, и постарался расслабиться.

Кровь с силой билась в висках, грудь отяжелела, словно на нее положили мешок с песком.

Сегодня он проверял челноки — два спасательных, скоростных космолета, стоявших в ангарах на семнадцатом ярусе крейсера. Все с ними было в порядке. Остроносые, с треугольными закрылками в хвостовой части и раздутыми боками, С — челноки могли в любую минуту унести экипаж отсюда, спасти его или погубить. Заправленные топливом, с полным запасом продовольствия, надежные машины — они ждали приказ к старту.