Генри Олди - Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

— Криптиды, — пробормотал посол, размышляя о чём-то своем. — Кейрин хочет забить их на мясо. Это лучше делать, пока ваш мальчик без сознания. Во избежание конфликта…

Гюнтер шагнул вперёд:

— Во избежание?!

Николас Зоммерфельд не знал, как близко от смерти он сейчас стоял.

Хоронили на заднем дворе.

Тумидус и не знал, что в доме Папы Лусэро есть задний двор. Раньше он полагал, что этот участок, заросший магнолиями и дикой грушей, принадлежит соседям. Старшая жена Папы отвела его туда, держа за руку, и показала яму, судя по всему, вырытую в прошлом месяце. Над ямой был возведен примитивный, но прочный навес, крытый пальмовыми листьями — чтобы дождь не размывал края, а дождевая вода не скапливалась на дне.

Могила, с ужасом понял Тумидус. Могила, подготовленная заранее.

— Здесь хоронить нельзя, — сказала женщина. Лицо ее, и без того морщинистое, от горя превратилось в печёную картофелину, забытую в золе. — Это для Папы.

Она помолчала и добавила:

— Мы положим сюда куклу. Я уже сделала Папину куклу, ей будет хорошо лежать под деревьями. По вечерам я стану петь ей песни. Если поют детям, почему нельзя петь мёртвым?

Она знает, уверился Тумидус. Знает, как умирают антисы.

— Копайте рядом, — велела женщина. — Копать должны мужчины, нам нельзя.

В старшей жене сейчас не было ничего потешного. Исчез балаган, шутки, насмешки. Сама земля Китты разговаривала с Тумидусом, и консуляр-трибун с радостью подчинялся. Он подчинился бы кому угодно, лишь бы исполнять и не думать о том, кто виноват и что дальше.

— Я говорила с Папой. Он хочет, чтобы великий белый инкоси [14] Маэстро на языке коренного населения Китты. лежал здесь.

— Надо спросить родственников, — заикнулся было Тумидус. — Надо узнать, кто душеприказчик господина Эмериха…

— Я, — с непоколебимой твёрдостью ответила женщина. — Я его душеприказчица. Я взяла у него обрезки ногтей и прядь волос. Этого достаточно. Инкоси ляжет здесь и успокоится. Его Лоа устал, он нуждается в покое. Не надо ему мешать.

Тумидус кивнул. На споры не было сил.

Могилу для маэстро Карла он вырыл сам. Лопата нашлась в сарайчике, земля оказалась рыхлой, работалось легко. Пришел Борготта, за ним Пьеро. Займитесь делом, отмахнулся Тумидус, голый по пояс. Без вас управлюсь. Он слышал, как прилетал аэромоб медслужбы, вызванный Борготтой. Представлял лица врачей, криво ухмылялся. Спеша по вызову в дом Лусэро Шанвури, бригада медиков наверняка рассчитывала на большую удачу — возможность зарегистрировать факт смерти знаменитого антиса. Куш в лотерею, подарок фортуны — врачи получали возможность трепаться об этом случае направо и налево, чесать языки и видеть потрясённые лица слушателей. Вместо этого им пришлось регистрировать факт смерти обычного туриста, человека преклонного возраста, мало того, сбежавшего из больницы вопреки рекомендациям его собственного лечащего врача.

Рутина, скучные будни, и говорить не о чем.

Водитель-санитар отвёл Борготту в сторону и намекнул о взятке за ускорение процесса. Тумидус не видел, как это произошло, не знал, что сказал водителю Борготта. Про взятку ему доложился Пьеро. Парень тяжело дышал: ему пришлось купировать водителю сердечный приступ, в то время как доктор-бригадир оформлял документы: чёрный как все вудуны, он стал белый как стенка. Состоянием водителя доктор не заинтересовался, у него были другие заботы. Закончив возню с оформлением, доктор сел к управлению аэромобом, водителя положили в салоне — и машина умчалась быстрей ветра.

— Этот может, — буркнул Тумидус, утирая пот.

Он не ожидал, что Пьеро поймёт, но парень отлично его понял.

— Может, — согласился Пьеро. — Я ему зачёт сдавал.

— А я его в рабство брал.

— Сочувствую. Вам помочь?

— Не надо, я уже заканчиваю.

Тумидус уже подравнивал края, когда на задний двор стали заглядывать посторонние. Те, кого Папа пригласил на свои проводы, не нашли лучшего момента, чтобы именно сегодня прилететь на Китту — и подъехать в жилище Лусэро Шанвури, пока антис ещё жив. Расселялись они по мотелям и гостиницам побережья Йала-Маку, но визит вежливости считали обязательным. Папа лежал в спальне, дремал или размышлял о чём-то своём. Не видя его, но видя скорбную суету — в главном дворе накрывался поминальный стол, от крыльца до ворот — гости менялись в лице. Опоздали, читалось в их глазах. Кто-то смахивал слезу, кто-то подпирал забор, не желая мешать женщинам, кто-то пытался завести разговор с молчаливым Борготтой или скорбным Пьеро, после чего бежал к остальным с радостной вестью: Папа жив! Жив, курилка! Кто же тогда умер, удивлялись гости. Кто? Если поминки, значит…

Маэстро, отвечал Борготта. Маэстро, отвечал Пьеро.

Маэстро умер, мир его праху.

Мои соболезнования, сказал Тумидусу профессор Штильнер. Вы, кажется, ходили с покойным в колланте? Ходил, ответил Тумидус. Спасибо. Мои соболезнования, сказал незнакомый мужчина, представившийся как Якоб Ван дер Меер, маркиз этнодицеи. Тумидус поблагодарил. Журнѝм , браток, сказали три громилы уголовного вида. Сечёшь? Соболезнуют, понял Тумидус и поблагодарил. Я привез гроб, сказал Марк. Соболезновать племянник не стал. Откуда ты знаешь, спросил Тумидус. Не важно, сказал Марк. Это хороший гроб, я взял самый дорогой. Чепуха, конечно, но я подумал, так будет правильно. Так будет правильно, согласился Тумидус. Здравствуй, Н’Доли. Дочь Папы Лусэро молча поцеловала его в щёку и быстро ушла. Глаза Н’Доли оставались сухими. Лучше бы она плакала. Подтянулся коллант Тумидуса — Н’Доли вызвала всех. Коллантарии выстроились под магнолией, отдали командиру честь — в других обстоятельствах это показалось бы нарочитым, да и не был Тумидус им командиром — после чего вернулись на главный двор, встав почётным караулом над телом маэстро, вынесенным для прощания и уложенным в привезенный Марком гроб.

Помощи в рытье могилы они не предложили, за что Тумидус был им благодарен.

Дождавшись, когда останется один, помпилианец зашёл в дом с чёрного хода. Бессмыслица, ничем не оправданное предубеждение, а может, суеверие, но Тумидус не хотел, чтобы видели, как он уходит от пустой могилы. От двух пустых могил — для живого и мёртвого, нет, для куклы и мёртвого. Хочу лежать здесь, под деревьями, подумал он. Когда пробьёт мой час, я хочу тихо лечь здесь. Надо будет попросить старшую жену, чтобы сделала и мою куклу. За ногтями и волосами дело не станет. Я, конечно, брею голову, но это не значит, что я облысел. Вряд ли я сумею тихо скончаться на Китте: мой труп ледышкой поплывёт в космосе или сгорит в огне взрыва. Тенью, призраком, памятью — не хочу покоиться на Октуберане, в благоустроенном семейном склепе. Не хочу гроба, укрытого флагом с орлом Великой Помпилии. Не хочу фуражки, прикреплённой к крышке из морёного дуба. Три залпа холостыми, военный оркестр — нет, не хочу. Кукла, я договорюсь о кукле, так будет лучше…