Василий Воронков - Синдром отторжения

– Лично я считаю преступлением, – вещал он, – да, да, именно преступлением, что от нас до сих пор скрывают реальное положение дел на Венере. При этом известно, что идут бои и даже атакуются обычные гражданские корабли, грузовые суда, пассажирские лайнеры.

– Чего это он? – шепнул я Виктору.

– Видимо, тоже тяжелое утро, – отозвался Виктор. – Про пассажирские лайнеры – это что-то новенькое.

– Произошедшее на Венере, – продолжал лектор, – трагедия, масштабы которой мы до сих не понимаем. Я лично не сомневаюсь, что ответ последует, и этот ответ…

– А я лично не сомневаюсь, что он не будет читать у нас лекции, – хихикнул Виктор.

– Да уж, – сказал я.

Молодой преподаватель наконец вспомнил о теме лекции, и мне уже ничто не мешало спать.

Следующим по расписанию был нейроинтерфейс.

Безумие, охватившее меня во время первой учебной миссии на «Аэропе», больше не повторялось. Я всегда находил выход, как советовал Тихонов. К тому же слухи о проблемах с трудоустройством, которые распространял далеко не один Виктор, подействовали, и мой средний балл за четвертый курс вырос сразу на несколько пунктов, оказавшись наивысшим за все время обучения в институте.

Лиде я не писал.

Даже в соцветие я заглядывал редко – я боялся увидеть ее публикации в ленте новостей, боялся встретить в паутине из нечетких лиц, которые никак не мог запомнить, ее блуждающий призрак.

Учебная программа на последнем курсе обросла новыми обязательными предметами и непонятными факультативами. Специальность, которую мы должны были получить после окончания, поменяли, и к привычному «оператор» добавились «преподаватель» и «специалист по конфигурации сетей». Казалось, всех нас в новом году перевели в другой институт, где готовят учителей и программистов, а не пилотов космических кораблей. Ближе к выпуску стали поговаривать, что курс собираются целенаправленно валить на экзаменах, оставлять всех на второй год и не портить в очередной раз статистику института по трудоустройству.

Виктор был чуть ли не в панике.

– Как тебе перспективка? – запричитал он, когда вывесили расписание выпускных экзаменов. – Вместо диплома – пинок под зад! Слетаешь с бюджета, и еще год за свой счет учиться! Причем даже не факт, что через год…

– Да прекрати ты! – сказал я. – Не могут же они всех исключить.

– Всех не всех, но какие теперь у нас шансы?

– Это только слухи, – вздохнул я. – Какой смысл накручивать себя? Да и что мы можем сделать? Забастовку устроить?

Но боялся я не меньше Виктора. Боялся, что не сдам экзамены или что не найду потом работу и запишусь в итоге лаборантом на захудалую кафедру, где проторчу десятки лет без каких-либо перспектив.

К выпускным экзаменам я готовился, как к вступительным – будто для нас устроили очередной бесчеловечный конкурс, и лишь один из сотни студентов сможет получить желанный диплом. Целыми днями я сидел, заперевшись в тесной комнатке в общежитии, перечитывал учебники и конспекты курсов, разговаривал сам с собой, как сумасшедший, репетируя выступления на экзаменах.

Первым я сдавал математический анализ, потом – квантовую физику, потом – нейроинтерфейс.

Я попал в группу к Тихонову и решил, что это хороший знак – ведь старик всегда относился ко мне доброжелательно. После игры в безжалостную рулетку – когда я коснулся экрана рукой и старомодный компьютер в лабораторной своенравно выбрал мне задание, считав с ладони линии судьбы и жизни – Тихонов посмотрел мне через плечо и, улыбнувшись, сказал:

– О, пилот! Это же самое интересное!

– Видимо, для меня теперь это единственный способ побыть пилотом, – попытался пошутить я.

Но Тихонов в ответ лишь нахмурился и покачал головой.

– Не разделяю вашего пессимизма, – сказал он.

Помню только, как сел в кресло и как пришел в себя – сгорбившись, точно от предсмертной боли, судорожно сжимая подлокотники. Тихонов дружески хлопнул меня по плечу и заявил, что я закончил раньше всех.

Высший балл.

Я еще долго смотрел на него, не соображая, что происходит. Потом отпустил трещащие подлокотники кресла, попробовал встать и покачнулся.

– Осторожнее! – Тихонов поддержал меня за плечо. – Вы явно перенапряглись сегодня. Нечасто доводится видеть, как одно из сложнейших заданий программы выполняют так безошибочно и быстро.

Тихонов озабоченно заглянул мне в глаза, продолжая держать за плечо, как мертвецки пьяного.

– Вы себя хорошо чувствуете? Голова не болит?

– Все в порядке, – пролепетал я. – Свет только немного глаза режет.

– Здесь довольно темно, – сказал Тихонов.

Я прикрыл ладонью глаза.

– Извините. Наверное, я и правда переволновался. Столько навалилось всего… Говорите, я сдал?

– Да. Причем отлично! Вы… – Тихонов на секунду замялся, – прирожденный пилот.

И он настойчиво потянул меня за руку – к двери в коридор. Можно было подумать, что дальнейшее пребывание рядом с работающими терминалами пагубно отразится на моем здоровье.

– С вами точно все в порядке? – спросил Тихонов. – Обращаться в медицинское отделение было бы…

– Все хорошо, – перебил я его, начиная соображать, что происходит. – Просто… вы понимаете…

– Да, да, конечно! – Тихонов радостно закивал головой. – Сходите прогуляйтесь. Подышите воздухом. Сейчас погода…

Он взглянул в широкое, похожее на иллюминатор окно, однако стекла были затянуты густой электронной тенью, из-за которой полдень превратился в глухую бессветную ночь.

– Погода отличная, – неуверенно сказал Тихонов и открыл мне дверь.

Я вышел в коридор, доковылял до лифтов, не замечая ничего вокруг. Даже тусклый свет, едва пробивающийся через жидкокристаллические шторы, резал глаза.

Кто-то окликнул меня, но я не обернулся.

Я спустился на первый этаж, вышел из здания, и тут же скорчился от приступа боли, когда солнце ударило в глаза.

Я почти ничего не видел. Передо мной расплывались яркие красные круги – мир вокруг расслаивался, как преломленный свет. Но стоять у входа, отворачиваясь от солнца, было нельзя. Кто-то мог меня заметить, отвести к врачу, и тот, посветив лазером в воспаленную радужку, аннулировал бы результаты экзамена.

Я вслепую добрался до ближайшей скамейки.

Возвращаться в главный корпус, где электронные тени на окнах защитили бы от света, я не собирался – я убеждал самого себя, что со мной все хорошо, что у меня нет приступа, что я просто не выспался перед экзаменом, переволновался и слишком устал.

Я сидел так довольно долго, сутулясь и прячась от солнца. Наверное, я был похож на пьяного вдрызг студента, решившего отпраздновать неожиданно высокий балл на скамейке в двух метрах от главного здания, однако меня никто не трогал, никто не пытался со мной заговорить.