Энлиль - Спящий ветер [СИ]

Харан закатал рукава до локтя и на руках обнажились зажившие следы от инъекций. Он не стал тратить время ни на фиксацию в экзоскелете, ни на подготовку, сам подсоединял те провода, которые мог, с остальными же ему помогал подсуетившийся Лиам. Тем не менее, озвучивать свое несогласие Лиаму это нисколько не мешало.

- Тебя это убьет, - буркнул он, безжалостно вгоняя иглу под кожу капитану. - Ты и после прошлого раза...

- Заткнись и делай! - с непривычной яростью огрызнулся Харан. Лиам осекся на полуслове, но спорить не посмел. Анна дрожащими пальцами суетливо выкладывала на столик колбы с препаратами.

- Gaoth Godlata пристыковался, - глухо сообщил Хитклиф. Оставив Рина в кресле, он завис над панелью управления и безуспешно пытался воскресить обездвиженную Kaze Nemuru. - Вскрывают двери шлюза.

Анна охнула и из ее дрогнувших рук выпал шприц. Она бросилась его поднимать, но Харан не обратил на ее перемещения ни малейшего внимания.

- Khyol Dek не отвечает, продолжал безрадостный доклад Хитклиф.

- Сколько у нас времени?

- Может минуты три. Смотря чем они ломают двери.

- Успеешь? - Лиам прицелился на глазок и вогнал очередную порцию препарата в вену. Харан судорожно выдохнул через сжатые зубы, на мгновение прикрыл глаза, и, когда он перевел дыхание, голос его звучал глухо.

- Гостей все равно придется встречать.

Хитклиф, не утруждая себя, ударом ноги заставил открыться боковое отделение приборной панели. Из распахнувшихся недр он вытащил два пистолета, один из них тут же швырнул через всю рубку Лиаму. Тот сделал шаг в сторону, не обратив внимание на хруст под ногами, поймал его на лету одной рукой, и бросил короткий взгляд на шкалу заряда.

- Харан! - Анна поднялась с колен, закусив губу, с широко распахнутыми, кажущимися огромными на бледном лице, глазами, увлажненные чувством вины. В ладонях она аккуратно держала, словно раненого зверька, раздавленные остатки шприца. - Харан, - едва слышно повторила она и метнулась к двери рубки. - Я принесу новый из медотсека!

- Стоять! - заорал Харан и бросился за ней так стремительно, что часть уже подсоединенных проводов сорвалась. Анна застыла на месте, у самого порога, но капитанский приказ опоздал. Двери разъехались перед самым носом девушки и в проеме появилась затянутая в красное фигура Дой. За ее спиной маячило с полдюжины одинаково многообещающе мрачных мужских лиц.

- Я смотрю мне здесь рады, - прошелестела женщина, переступая порог. Анна шарахнулась назад, но отскочить не успела, цепкие пальцы с идеальным алым маникюром перехватили ее запястье. - Тихо, детка... - отточенным до изящества движением Дой дернула девушку на себя, развернула спиной и сжала горло, заставив высоко вскинуть голову. Рука с появившимся словно из неоткуда кинжалом упиралась Анне в бок. Алые глаза с насмешкой смотрели поверх девичьего плеча на замерших, вскинувших оружие мужчин.

- Тихо, - повторила она и указательным пальцем обманчиво ласково погладила кожу стискиваемой шеи. Анна дернулась и кинжал вспорол ткань одежды. Хватка на горле стала сильнее, заставив захрипеть и впиться пальцами в запястье Дой, в инстинктивной, но бесплодной попытке оторвать ее от себя. На руке Дой оставались царапины и красные полосы от пальцев Анны, но она, казалось, не чувствовала этого, даже не замечала и это не приносило ей ни малейшего дискомфорта. Кроваво-алые губы почти касались уха Анны. Дой упивалась страхом девушки и ненавистью застывших перед ней мужчин. Она обвела взглядом их всех, остановилась на каждом из сосредоточенных, ничего не выражающих, казалось бы, лиц, рассмотрела даже недвижное тело пилота в кресле, и удовлетворенно оскалилась. Ее глаза остановились на капитане. Харан стоял, опустив руки, все еще опутанные проводами, и не пытался даже потянуться за оружием, хотя и Лиам и Хитклиф рядом с ним держали Дой на прицеле.

- Ты плохо за ней присматривал, - усмехнулась она, но Харан не ответил. - А теперь, мальчики, будьте лапочками. Медленно и аккуратно кладем оружие на пол, не совершаем лишних движений и не выделываемся. И ваша девочка останется при всех положенных ей конечностях. Итак? - мужчины не торопились выполнять ее требование и алые, изящно очерченные губы скривились в преувеличенно капризной гримаске. - Считаю до трех и начинаю отрезать кусочек за кусочком. Раааз... - протянула она и хмыкнула, когда Харан вскинул ладонь. Хитклиф и Лиам покорно опустили пистолеты. Лиам с заметной досадой, Хитклиф - не отрывая тревожного взгляда от Анны. Дой посторонилась в проходе, все еще удерживая Анну, и в рубку деловито протиснулись ее помощники. Вопреки ожиданиям, происходящее доставляло им немногим больше удовольствия, чем команде Kaze Nemuru. Они не оглядывались по сторонам, не косились на предводительницу и даже не пытались разглядывать плененную девицу. Они боялись Дой, и их страх отражался в пустых глазах, экономичных движениях и сосредоточенном молчании. Они отобрали оружие, равнодушно игнорируя яростные взгляды Лиама, ему и Хитклифу сковали за спиной руки, и нерешительно замерли перед Хараном, не уверенные, забирать его вместе с проводами или без них. Харан сам облегчил им задачу. Осторожно, что бы не нервировать тут же вскинувших оружие захватчиков, он один за одним отсоединил провода и покорно позволил себя сковать. Рину, все еще бесчувственно валяющемуся в кресле, несколько раз ощутимо заехали по щекам, но реакции так и не дождались и закинули его на плечо самого массивного из помощников Дой. Когда все было закончено, их вывели из рубки и провели по коридорам корабля до вскрытых заслонок стыковочного шлюза. Дой не торопилась, с ленивым интересом разглядывала обстановку и все так же цепко, словно не доверяя своим помощникам, удерживала бледную, как мел, Анну. Kaze Nemuru опустела, но оставлять ее в покое никто не собирался. Ее, молчаливую, безжизненную, заарканили, взяли на буксир и сделали такой же пленницей. И для нее, и для ее команды, Gaoth Godlata таила в себе опасность и неизвестность.

Холодно. Очень холодно. Но не страшно. Он не испытывал ничего, кроме холода и покоя. Время давно перестало быть для него хоть сколько-нибудь значимой величиной. Только холод и покой вокруг. Из этого Холода выступали тени и образы. Какие-то из них были ему дороги, какие-то он предпочел бы забыть. Но Холод не спрашивал, что поднять из недр застывшей памяти. Чаще всего всплывало лицо отца. Высокий, аристократичный, красивый, словно актер с глянцевой обложки. На его лице редко появлялась улыбка, так он боялся повредить своему мужественному образу. Рядом с ним тень матери таяла и терялась. Холод стер из памяти время до того, как она сбежала. Но отец оставался рядом. Холод инеем рисовал дивные картины чужих планет, причудливой живности, великолепных в своем величии космических кораблей и ошеломительно прекрасные дворцы Соль-Эртели. Отец везде таскал его за собой, но лучше всего запомнился Соль-Эртель, его взмывающие в небо и тонущие в облаках сверкающие шпили. Шпили таяли в облаках, а из белых хлопьев сплеталось лицо брата, такое, каким он увидел его впервые. Темноволосый двенадцатилетний мальчишка, серьезный и сдержанный. В отличие от отца, он, бывало, улыбался, но, о Древние, сколько холода таилось в этих улыбках. Холод улыбок, обжигающее высокомерие сестры - отцовской любимицы. Их подарки, их вежливость и равнодушие, все смешивалось в причудливое варево из обиды и досады, скручивалось в затягивающую воронку и распускалось восхитительным цветком вроде тех, что цвели в саду отцовского особняка. Снова лицо отца. Он шевелит губами. Холод не дает расслышать слова, но он знает и так. "Настоящий эллар", - так начал говорить отец, едва ему исполнилось десять. Лучшие игрушки, лучшая одежда, и обязательно в вычурном стиле древних героев. Отец брал его на приемы и балы, даже на политические собрания, и нахальный шумный мальчишка, разряженный маленький эллес, пользовался бешеной популярностью у почтенных матрон. В завихрениях метели он видел кружение пестрых бальных платьев. "Настоящий эллар", - говорил отец, и в детском сердце разгоралось честолюбие. "Настоящий эллар", - шевелились его собственные губы, и он с упоением лупил каждого, кто смел назвать его ублюдком. Их лиц он не помнил. Холод сливал их в одну расплывающуюся грязную лужу, прихватывал ее ледяной коркой. "Настоящий эллар", - говорил отец, когда ему исполнилось четырнадцать. Среди ярких красок пышного праздника, гор угощений и подарков, которым он не знал числа, он различал темный силуэт простой военной формы - его брат, молодой офицер, зашел поздравить и не желал задерживаться дольше, чем требовали того приличия. Холод съедал краски. Они блекли и выцветали в стены больничного покоя. Безликий доктор качал головой - болезнь можно держать под контролем, но никакой военной карьеры. Отец, высокий, красивый, с первой сединой на висках, больше не звал его "эллар". Его старший сын воевал на далеких планетах, прославляя честь рода, а красавица-дочь сверкала на сцене. Капелью на оконном стекле дрожит Холод. Или, быть может, это дождь? Плавно колышется тяжелый бархат темно-зеленого платья в неспешной походке. У женщины теплые руки, и под их касанием Холод отпускает. Она позволяла льнуть к ее рукам, она ласкова, нежна, снисходительна. Она - мать, жаль только не его. У ее детей ее зеленые глаза.