Галина Чередий - Модификаты [СИ]

В моей голове шумело, когда заканчивала все необходимые процедуры и опечатывала кают-компанию для общей стерилизации. Лицо горело, а ноги были ватными, пока шла в лабораторию, и казалось, что взгляд шагающего сзади безопасника прожигает дыру в затылке и вот прямо сейчас он свяжется с капитаном и бросит меня на пол, заламывая руки как опасной преступнице. Но ничего такого не случилось, и добытый мною образец поглощающей металл и пластик бактерии был благополучно доставлен к месту подготовки будущей возможной диверсии.

«Неужели я решусь?» — крутилось в голове, пока я помещала свою запрещенную добычу в больший бокс для тщательного изучения его свойств. Мое сердце едва не остановилось, когда истошно запищала система предупреждения о степени опасности, и я, кажется, поседела, слепо тыкая по сенсору, чтобы ее заткнуть.

Всю ночь я будто в аду жарилась, спрашивая себя, готова ли сотворить нечто столь ужасное для любого ученого, чьим первым и основным инстинктом должно быть созидание, а не разрушение чужих творений. Утром обзывала себя сумасшедшей вредительницей, подправляя на всякий случай поэтапный график осмотров помещений. Еле сдерживала нервный стук зубов, шагая по отсеку хранения и консервации, очередь которого должна настать только через две недели, сжимая запаянный в крошечную ампулу едва различимый кусочек оптоволокна, что сейчас использовали во всех приборах. Колония неназванных микроорганизмов не только прижилась на нем, но и изрядно размножилась за ночь, покрыв почти полностью, нанеся сокрушительный вред самой структуре материала. Имени безопасника, таскавшегося сегодня за мной, я не знала и знать не хотела, и его явно скучающий, немного рассеянный вид должен бы внушить мне больше уверенности в успехе затеянного, но этого не произошло. Меня так крючило от угрызений совести и трясло от понимания, что же творю, что только слепой бы не заметил.

— Может, Вам к доку надо? — спросил возвышающийся надо мной на целую голову модификат, глядя, впрочем, совершенно безразлично. Я для него лишь задание, наверное, ещё и раздражающее.

— Н… нет, спасибо. Я в порядке, — очевидно, моя якобы жизнерадостная улыбка была пугающей, раз он так быстро отвернулся.

Он потерял ко мне и тот мизерный интерес, что был, и просто медленно вышагивал по центральному проходу между всеми хранящимися тут приборами и механизмами, а не нависал над душой, чему я была безумно рада. Компенсатор был почти в самой середине огромного зала, в третьем ряду, и до него я добралась на втором часу осмотра. К тому времени нервная трясучка перешла в монотонное гудение, как от высокого напряжения, в мышцах и голове, а озверевшей совести уже просто нечего было терзать, остались лишь какие-то клочья меня прежней, удерживающиеся вместе лишь благодаря почти маниакально охватившему стремлению сделать, наконец, что задумала. Едва слышный хруст ампулы, раздавленной прямо в блоке управления Компенсатора показался настоящим громом с небес, после которого меня обязательно должна была поразить карающая молния. Но никакой гнев свыше не испепелил меня на месте, и даже мой надзиратель ничего не заметил. Крошечный зараженный кусочек выпал и затерялся в недрах прибора вместе с осколками, и я сама не смогла бы его извлечь, если бы захотела. Но я не хотела. В ту ночь я впервые за эти дни спала спокойно. Сомнения и метания кончились. Я встала на убийственный путь разрушения и теперь уж останавливаться не собиралась.

Следующим утром в лаборатории я вытащила из трех разных термостатов чашки Петри, чтобы получить подтверждение тому, что абсолютно спонтанно родившийся у меня план окажется удачным. Или же опровергнуть это. Конечно, стоило бы провести тщательное изучение свойств и реакций на внешнюю среду найденной мной бактерии до того, как я приступила к его непосредственному осуществлению. Но я понятия не имела, насколько пристально за мной следят и не разгадают ли намерения прежде, чем добьюсь результата, и поэтому пришлось сначала действовать, а подтверждение собственным первичным наблюдениям за новым микроорганизмом получать в процессе. Поэтому внутреннее завопила от радости, когда увидела в стеклянных емкостях именно то, что ожидала, и о чем молила… ну, даже не знаю кого. Бактерия оказалась совершенно неразборчива в выборе питания, без разбора поглощала любые сорта металла, все виды пластика, частично разрушала даже керамику, но, однако же, была чрезвычайно чувствительна к температурным колебаниям. А это значило… значило, что все у меня могло получиться. В отсеке хранения температура поддерживалась на уровне пятнадцати градусов — при ней скорость размножения этого микро-разрушителя была в два раза ниже, нежели при двадцати трех, как в жилой зоне, где и находился медотсек. Выходит, повреждений, которые нельзя будет исправить, учитывая вес и объем блока управления аппарата, следует ожидать где-то через 160–168 часов, после чего развитие данной колонии нужно срочно прекратить и подвергнуть стерилизации весь отсек. Второй компенсатор находился в преддверии зала гибернации, на случай, если при погружении в стазис или выведении из него возникнут серьезные осложнения. В то время, когда происходила пересменка, температуру там поднимали до 25–27 градусов, ну а сейчас там должно быть не больше девятнадцати. Скорость наступления необходимых повреждений — 120–125 часов. Соотвественно, у меня около двух суток для инфицирования второго компенсатора и ещё столько же на то, чтобы придумать, как провернуть самое сложное — заразить аппарат в медотсеке. А потом еще и как-то продержаться около восьмидесяти часов, пока нужный эффект будет получен, честно объявить о содеянном, затребовать немедленную общую стерилизацию для всех подвергшихся моей биологической атаке помещений и с чистой совестью дожидаться наказания, которому сочтут меня нужным подвергнуть. Все свои действия, свершенные и будущие, я тщательно зафиксировала в закрытом лабораторном журнале, на случай, если, скажем, во время исполнения оставшейся части плана со мной произойдет нечто, после чего я не смогу принять участие в устранении последствий. Нечто. Например, капитан убьет меня в гневе.

Первые сутки прошли в обычном рабочем режиме, хоть я прислушивалась настороженно, ожидая какого угодно поворота. Даже вечером визитом Тюссан меня не удостоил, зато утром второго дня, едва покинув свой отсек, я встретила его в коридоре. Сердце бухнуло испуганно, и я замерла, не в силах двинуться. Неужели все раскрылось?

— Привет, звезда моя! — улыбнулся он мне как всегда ослепительно, но больше ничто в мире, наверное, не смогло бы заставить меня увидеть в этом внешнем проявлении дружелюбия что- либо, кроме хищного оскала. — Слободский сказал, что позавчера ты выглядела не совсем здоровой. Прости, не мог зайти сразу, дела все же. Как ты сейчас? Выглядишь, конечно, бледной. К доку ходила?