Галина Чередий - Модификаты [СИ]

— Нет-нет-нет! — замотала я головой, прикусив до крови губу, будто это способно было вытрясти все эти отвратительные мысли. — Они не могли! Зачем? Ради чего?

Неужели психический недуг, поразивший Титара, разрушил в них тех людей, какими я их считала? Но почему тогда они вовсе не воспротивились самой программе модифицирования? Как могли люди, создавшие тот же компенсатор, способный буквально возвращать с того света, обречь миллионы на запланированное вымирание? Они ведь имели шанс сказать, поднять шум, остановить этот ужас еще в зародыше. Пусть потерять все, лишиться славы и права работать, но не дать происходить чему-то столь несправедливому дальше. «Могли? Да неужели? — вторгся в сознание горько-саркастичный голос. — А как же все до них, кто пытался предупредить о тех же вакцинах, отраве в еде и лекарствах, об извращении психики молодого поколения? Кто им поверил? И куда эти смельчаки, собственно, канули, София? У каждого человека есть что-то, ради чего он готов будет отступиться от любых принципов, закроет глаза на несправедливость, смирится с неизбежным. Ты тогда была ребенком, откуда тебе знать их обстоятельства? Или просто они были совсем не теми людьми, какими тебе удобно себе их представлять».

Я с силой стукнулась затылком о переборку за моей спиной, стремясь болью вышибить буквально уничтожающее меня смятение и ужас.

— Хватит! — рявкнула сама себе. — Какой смысл думать об этом сейчас?

Я никогда уже не смогу спросить родителей ни о чем. Я даже, черт возьми, не знаю, обстоит ли все так, как преподнес Тюссан. И даже если обстоит, то это не моя проблема в данный момент и не моя ответственность. Надо мной висит другая вина, требующая продуманных действий, что позволят ее искупить и предотвратить дальнейшее ухудшение, а не рефлексии и размышлений о поступках и идеологии других. Я являюсь сейчас источником будущих страданий людей, пусть и не добровольно. Все тело содрогнулось и отозвалось фантомной болью при воспоминании о «дозированном физическом воздействии» капитана. И через это oн готов провести каждого, кого сам или его единомышленники сочтут заслуживающим вмешательства в психику. Да, я могу попробовать прикрыться от чувства стыда знанием о том, что воздействие компенсатора обратимо и со временем утрачивает силу. Но нет сведений о том, что будет, когда кто-то будет подвергаться ему снова и снова. И ведь о предшествующей пытке никто не забудет. И откуда мне знать, что, пожелай капитан в следующий раз «подкорректировать» меня, принудить еще к чему-нибудь, я не сломаюсь уже окончательно? Не просто подчинюсь под воздействием, а утрачу способность к сопротивлению вообще. А когда нечто ужасное случится по моей вине с другими, как мне с этим жить? Видеть кого-то раздавленным и безвольным и знать, что приложила к подобному руку в самом прямом смысле.

Но что я могу сделать? Мало того, что нахожусь под неусыпным надзором, шагу не могу ступить бесконтрольно, так еще и решения не вижу в принципе. Тюссан заставил меня внести изменения в настройки одного компенсатора из трех имеющихся на Ковчеге. Εсли я и проберусь к нему и отменю их, то что ему помешает снова методично покалечить меня и заставить вернуть все, как ему нужно. Уничтожить все три аппарата без шанса на восстановление? Идея для меня кощунственна, отвратительна, ведь случись с кем-то нечто, с чем под силу справиться только компенсатору, и окажется, что именно я приговорила его к смерти. Возможная смерть физическая против уже совсем реальной угрозы морального насилия и медленного и мучительного разрушения личности. Кто мне дал право выбирать между ними? А кто оставил хоть малейший шанс устраниться от выбора? Да гори все эти морально-этические проблемы сверхновой! Я послужила подневольным инструментом капитана, теперь желаю по собственной воле отнять у него полученное насильственным путем! Если одно разрушение — единственный способ предотвратить еще большую катастрофу в будущем, то так тому и быть. Не будет компенсаторов — потом пусть меня капитан хоть распнет, но сделать-то уже ничего не сможет.

Теперь констатация очевидного. Мне дико страшно. Понятия не имею, как вырваться из-под наблюдения. Я весьма смутно представляю себе, как нанести компенсатору повреждения, не подлежащие ремонту, причем первые два раза это надо сделать тихо и незаметно, иначе меня остановят. У меня совсем нет друзей, советчиков, никого готового помочь. Я не могу никому доверять. И да, ещё раз — мне очень-очень страшно. Не справиться. Так что думай, София. Думай.

Естественно, делать вид, что внезапно прониклась или приняла правоту точки зрения капитана, я не собиралась. Он не идиот и никогда в это не поверит. Остается для начала изобразить смирение с невозможностью повлиять на что-то и создать между нами дистанцию. Проводить с Тюссаном практически все свое время, как было до этого, я больше не могу. Οн ведь буквально по лицу моему прочитает, на чем сосредоточены все мои мысли, ведь актерский талант и притворство не мои сильные стороны. И это не говоря уже о том, что все во мне сковывает смертельным льдом и будто парализует страхом, когда он слишком близко, и мозг будет работать лишь на отслеживание малейших нюансов поведения непредсказуемого капитана. Но как он отнесется к моей просьбе отказаться от совместного проживания?

Как выяснилось, легко. Стоило мне по возвращении капитана упомянуть о том, что отныне рядом с ним чувствую себя, мягко скажем, некомфортно и замереть в ожидании реакции, как он кивнул, даже не удостоив особенно пристальным взглядом, как бывало обычно.

— Я понимаю, София, — сказал он, привычно усаживаясь перед огромным разбитым на сегменты экраном. — Можешь вернуться в свою каюту.

И уставился в изображения, явно давая понять, что я могу отправляться на все четыре стороны, и не поворачивался, пока я укладывала перекочевавшие сюда личные вещи на транспортную мини-платформу. Но я не обманывалась видимым безразличием. Он не случайно выбрал именно это занятие в момент моих сборов, а четко давал понять, что не важно, останусь я с ним или уйду — глаз он с меня не спустит. Да и не отпускает он меня, а просто удлиняет поводок, не собираясь одарить даже иллюзией свободы, и его напутственные слова это только подтвердили.

— Ты же отдаешь себе отчет, что это временно, София? — развернул он кресло, когда я уже подошла к двери.

Ну еще бы я не понимала. Ведь не врала моя интуиция, когда кричала о том, что связь с этим мужчиной опасна и забыть ее не получится потом ни за что. Вот только на то, что все примет вот такую жуткую форму и избегнуть случившееся у меня нет никаких шансов, она даже намекнуть не могла. Поэтому на вопрос капитана я только молча кивнула.