Пол Макоули - Сады Солнца

Конечно, Ньют это заметил, и пара слегка поссорилась. Он сказал, что Мэси тревожится, потому что не доверяет компетенции и суждению его друзей, и это очень зря. А Мэси сказала, что налицо еще один пример того, как Ньют пренебрегает ее трудностями с адаптацией к жизни дальних.

– Ты родился здесь, ты другого и не знаешь, – сказала женщина. – Но мне приходится думать обо всем том, о чем не думаешь ты. Мне словно все время приходится вспоминать, как дышать, или заставлять сердце биться, потому что без этого я умру.

– Я знаю. Я всего лишь хочу помочь тебе преодолеть страхи.

– Вопрос не в «преодолении». И даже не в том, что мне, наверное, придется провести остаток жизни, прячась в туннеле или в крошечном шкафу вроде этого. – Мэси обвела рукой тесное жилое пространство «Слона». – Дело в генераторах воздуха, ионных щитах и всем прочем в том же духе, что защищает нас от холода, вакуума и радиации. Дело в постоянном знании о способности любой мелкой детали испортиться – и погубить нас всех. Если ты знаешь, что такое канат, то представь, каково всю жизнь ходить по канату над пропастью в сотню километров глубиной. Не то чтобы я постоянно думала про нее. Иногда я забываю про ее существование – иногда даже на несколько дней подряд. Тогда я могу спокойно осмотреться, насладиться зрелищем. Но потом легкое сомнение, дрожь – и вот она, пропасть прямо у ног. Поджидает, хочет проглотить.

Ньют серьезно и решительно глядел на нее, будто доктор, готовый произнести безжалостный диагноз, – ее странный длинноногий бледный любовник с угловатым тонким лицом и голубыми глазами, взлохмаченной буйно-черной шевелюрой.

– …Ты скучаешь по дому, – выговорил он наконец.

Мэси рассмеялась. Боже, до чего же он непонятливый!

Раньше столько говорили об этом. Дело в том, что Ньют – дитя культуры, верящей в то, что все рационально и поддается объяснению, проблемы решаются, у Мэси – кратковременный приступ паники, симптом чего-то еще, а это «еще» можно обнаружить и вылечить. Мэси обсуждала проблему и с другими дальними, пыталась объяснить, говорила, что даже когда ощущала странную дикую красоту пейзажей Миранды, поражающую и захватывающую разум и душу, – все равно страх не уходил далеко. Однажды Мэси вскарабкалась на упавшую скалу и оказалась на самом верху огромной лестницы террас, грубо и резко вычерченных в отвесном десятикилометровом склоне над мерзлой равниной, плоской и ровной, будто замерзшее море, уходящее за горизонт, где в черном небе висел Уран, округлый и голубой, как Земля. Но и тогда охвативший душу благоговейный восторг рассыпался пылью в момент, когда щелкнул клапан и чуть изменился звук обдувавшего лицо вентилятора. Мэси сразу вспоминала о том, что она в скафандре, и если бы не он, смерть пришла бы меньше чем за минуту в жуткой гонке между удушением и замерзанием.

Конечно, Мэси знала, что скафандр и его системы – испытанные, надежные, защищенные от почти любых глупостей пользователя. Но дело не в их надежности – а в полной зависимости от них. Как сказал один приятель, страх сидит в подкорке. Другой приятель посчитал, что дело в адаптации. Друзья предлагали лечиться невральным программированием, специально подобранными психотропными препаратами и тому подобным. Но ничто из этого не сработало. Хотя от психотропных приятно шумело в голове, как от второй кружки пива после тяжелой вахты в жаркий день. Но Мэси не хотела постоянно ходить будто под хмельком.

В общем, никто из дальних, даже Ньют, не мог понять, каково ей приходится. И теперь она привычно сдалась, не желая продолжать спор ради спора, и сказала, что да, наверное, слегка скучает по дому.

– Иногда я скучаю по нашему дому на Дионе, – сказал Ньют.

– Я тоже. Как и любой здесь.

– …Ну да, – после секундного замешательства согласился Ньют.

Мэси тут же пожалела о сказанном. Он нечасто вспоминал мать, родственников и друзей, оставшихся на Дионе, но Мэси знала: боль потери еще сильна. Ньют так отчаянно пытался выбраться из материнской тени еще и потому, что был во многом очень похож на мать.

Ньют улыбнулся – так забавно, беспомощно. Он часто улыбался, когда искал примирения. Мол, дело пустяковое.

– Если бы мы остались, нас тоже бросили бы в тюрьму. И ничего больше мы бы не смогли.

– Пусть так.

– Но мы пришли сюда построить новый дом – то, во что можем врасти вместе.

– Хорошая идея, – согласилась Мэси.

– Мы сможем, обязательно. Конечно, потребуется время на то, чтобы отыскать место настоящей свободы, – но мы отыщем. В конце концов, время есть, проживем мы долго. Возможно что угодно. Даже возвращение на Землю.

– Для этого нам уж точно придется жить долго, – заметила Мэси.

По общему мнению, впереди ожидало замечательное время, сорок два дня абсолютной, ничем не ограниченной свободы. Когда корабли пришли на орбиту Плутона, для большинства в экспедиции словно кончились каникулы.

Плутон вдвое меньше спутника Земли и вдвое больше своего самого крупного спутника, Харона. Плутон и Харон формируют настоящую двойную систему, обращаются вокруг общего центра тяжести – что, впрочем, нередко встречается в поясе Койпера. Плюс к тому два малых темных планетоида, Гидра и Никс, обращаются вокруг системы Плутон – Харон по орбитам, лежащим за пределами структуры разреженных колец, образованных материалом, выбитым из этих мелких объектов при столкновении с телами пояса Койпера. Аккуратная, компактная система, упорядоченная и самодостаточная, как механическая модель.

Мэси подумала, что Плутон слегка напоминает Марс: охряная сфера, тут и там – бледно-желтые пятна, расширяющиеся ледяные шапки на полюсах, поверхность без малого плоская, испещренная кратерами, расчерченная древними разломами, превращенными термической эрозией в широкие мелкие равнины. Как и у Марса, у Плутона есть разреженная атмосфера. Когда замороженный карлик подползал ближе к Солнцу, получал чуть больше тепла, начинали испаряться тонкие слои полярной изморози – азота с малой примесью углекислого газа и метана. Метан усиливал поглощение инфракрасных лучей в атмосфере, возникал «парниковый эффект», вместе с охлаждением от испарения создавая обратный температурный градиент. Чем дальше от поверхности, тем сильнее разогревалась атмосфера, и самые дальние молекулы набирали достаточно энергии, чтобы выбраться из неглубокого гравитационного колодца. Тогда за Плутоном тянулся хвост, как за кометой. Когда же Плутон миновал перигелий и удалялся от Солнца, наступала зима: атмосфера замерзала и выпадала инеем на поверхность. Весь цикл занимал почти два с половиной земных века.

Экспедиция немного поспорила о том, что делать дальше, а затем Ньют с парой добровольцев повели «Слона» к планете и посадили у экватора. Ньют вышел на планету, стал пятым по счету человеком, ступившим на нее, и деловито объявил: «Вот мы и прибыли». Трое первопроходцев с час побродили вокруг буксира, выпустили несколько следящих дронов, снялись и догнали «Из Эдема» на орбите вокруг Харона.