Джеймс Кори - Игры Немезиды

Наоми надвинула шлем, проверила герметичность и открыла ремонтный люк. Крышка посопротивлялась, потом распахнулась рывком. Наоми показалось, что она ощущает исходящий ток воздуха, но, скорее, это была игра воображения. Двадцать секунд уже прошли. Она выползла в вакуум между обшивками. Здесь оказалось темно, словно она двигалась вслепую. Наоми нащупала щиток управления скафандром, но фара не дала ни лучика света. Она попятилась обратно, закрыла ремонтный люк, открыла палубный и сняла шлем.

– Свет, – сказала она в пустоту. – Мне нужен свет.

Висящий на проводах монитор запрашивал пароль. Наоми едва протиснулась с ним в проем ремонтного люка, а свет от экрана оказался совсем тусклый, цветов было не различить. Распорки и выступы отбрасывали густые тени и мешали воспринимать формы предметов. Через сорок пять секунд надо будет возвращаться. Наоми уже в пятый раз пыталась проскрести изоляцию проводов. На приличном корабле их защищали бы каналы, а здесь провода крепились прямо к корпусу слоем желтоватой силиконовой массы. С одной стороны, это оказалось небывалой удачей. С другой – Наоми с ужасом думала, что когда-то доверила жизнь такому дерьму. Загляни она иод обшивку до вылета с Цереры – и всю дорогу до «Пеллы» спала бы в скафандре.

Изоляция отслоилась. Тридцать секунд. Куском проволоки Наоми закоротила провода. Проскочила жирная искра, и мир перевернулся. Напротив, в четырех метрах, вспыхнул желтый индикатор, и Наоми стала валиться вбок. При дополнительном освещении она увидела толстое, как древесный ствол, сопло маневрового двигателя. Выбросив руку, она ухватилась за стальную распорку. Когда Наоми прижалась к ней шлемом, рокот двигателя заглушил призрачный шепот рации. Наоми дотянулась до провода, разорвала соединение, и рокот смолк.

Она вернулась в последний момент. Голова плыла. Значит, корабль крутится вокруг своей оси. Скорость вращения Наоми определить не могла, но сила Кориолиса была достаточной, чтобы Наоми спотыкалась на обратном пути.

Закрыв ремонтный отсек, открыв палубный и сняв шлем, он посидела смирно, пока не вернулось хоть какое-то чувство равновесия. Потом, двигаясь обдуманно и неуверенно, как пьяная, она выцарапала на стене новые сведения: отмечала на карте корабельного нутра все, что успела разведать. Она слишком устала, чтобы довериться памяти. Наоми знала, что сделала тридцать вылазок, только потому, что вела счет. Сейчас ей в первый раз что-то удалось. Пусть всего лишь включился маневровый, но корабль теперь вращался, кувыркался, вместо того чтобы разгоняться по прямой. Все ускорение перельется в угловой момент, и «Четземока» не так быстро будет приближаться к Джиму. Итак, Наоми, пожалуй, выиграла немного времени. Ей теперь придется сложнее, однако она не зря росла в Поясе и на кораблях. Сила Кориолиса и связанное с нею головокружение не были для Наоми чем-то новым. Понимая, что нахлынувшая уверенность в своих возможностях и победное чувство несоразмерны малости сделанного, она все же улыбнулась.

Тридцать вылазок. Два с половиной часа в вакууме. Это не считая тех минут, что ушли на обновление воздуха в скафандре и на планирование каждой следующей попытки. Наверное, пять часов от начала работы. Она обессилела. Не слушались мышцы, болели все суставы. Она ничего не ела – не могла. Жажда уже начала отзываться головной болью от обезвоживания. У Наоми не оставалось причин надеяться, что она выживет. Вот почему она удивилась, заметив, что счастлива. Это был не могучий, иррациональный и опасный восторг эйфории, а именно радость и удовольствие.

Сперва она решила, что это облегчение от того, что никого нет рядом: никто не охраняет, никто не осуждает. «Отчасти так и есть», – подумала она. Но и более того – она просто делала то, что надо, не заботясь о том, кто что о ней подумает. Даже Джим. Не странно ли? Она ничего на свете так не хотела, как оказаться рядом с Джимом – а потом с Амосом и Алексом, и перед сытной едой, и в постели при человеческой силе тяжести, – но все же что-то в ней разворачивалось в тишине, где она могла быть собой и самой по себе. Не осталось темных мыслей, не осталось вины, не билось в затылке сомнение в себе. Или Наоми для этого слишком устала, или что-то случилось с ней, пока она думала о другом.

«Это, – решила Наоми, – разница между одиночеством и отверженностью».

Сейчас она знала о себе то, чего не знала раньше. Победа пришла неожиданно, и тем радостнее она была.

Наоми стала готовиться к тридцать первой вылазке.

Она целую минуту потратила на то, чтобы вычислить: на путь вверх, к силовому проводу передатчика, времени ушло больше, чем на возвращение от него. Когда голова работала как следует, такие вещи доходили скорее. Система связи держалась на той же силиконовой замазке. Передатчик прижимали длинные полоски металлической ленты, спайка еще блестела, как свежая. Три вылазки назад – это был номер сорок четыре – Наоми подумала, нет ли где-нибудь гарнитуры для диагностики. Правда, говорить в нее все равно бы не вышло, зато можно было отстучать сообщение. Правила требовали наличия на корабле диагностической аппаратуры, но ее нигде не оказалось. Планировать запасной вариант пришлось дольше.

Закольцованное сообщение, питаемое остаточным зарядом, час за часом шептало ей в уши: «Говорит Наоми Нагата с „Росинанта“. Если вы это слышите, пожалуйста, передайте. Сообщите Джеймсу Холдену, что я терплю бедствие. Связь не отвечает. Навигация не работает. Прошу передать».

Тридцатисекундный текст, звучавший немногим громче звука дыхания, даже когда голова Наоми была всего в метре от рации. Для подготовки пришлось вскрыть подходы к передатчику. Она проделывала это уже четвертый раз. Достаточно, чтобы не приняли за случайные помехи. Прижавшись головой к обшивке, чтобы отвлечься от звона в ушах, она заговорила в такт речи поддельной Наоми:

– Если вы это слышите, пожалуйста, передайте. Сообщите Джеймсу Холдену… – она прижала проволочку к обнаженной подводке. Электрический разряд пробил дрожью даже сквозь перчатку. Радио молчало, а она продолжала говорить, выжидая нужного момента, чтобы прервать замыкание. «Наоми Нагата… отвечает. Пожалуйста, передайте. Наоми Нагата… отвечает… Пожалуйста, передайте…»

После четвертого раза она куском стальной пружины, приспособленной вместо ножа, перерезала провода. Лживый голос смолк. Она, перебираясь от распорки к распорке, полезла вниз, контролируя каждое движение руки и ног. Лодыжки и запястья при такой нагрузке стали ненадежными. Воздух внутри скафандра не казался ни застойным, ни душным – углекислый газ приводит человека в пассивное состояние, отнимает страх удушья. Отравленный незаметно теряет сознание и умирает.