Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Вперёд и вверх по огромному холму. Уклон – шесть процентов, очень правильный и ровный, если не принимать во внимание ущелья и редкие небольшие кратеры или лавовые бугры. Внизу, где плато обрывается и начинается скала, из щита выпирают крупные столовые горы – как говорит Ганс, возникшие в результате давления, вызвавшего разломы щита. Вверху отчётливо видна коническая форма исполинского вулкана, и нескончаемый холм, по которому они идут, имеет правильные склоны, а вдалеке перед собой они уже видят широкую ровную вершину. Идти им ещё долго. Находить путь между ущельями легко, и единственный технический интерес в этом подъёме заключаются для них в том, сколько они смогут пройти за день. Всего от уступа до края кратера – двести пятьдесят километров; они стараются проходить по двадцать пять в день, иногда удаётся по тридцать. То, что им тепло, кажется странным: после такого холодного восхождения по скале космические скафандры и шатер-гриб значительно отчуждают их от действительности.

Что ещё странно, это идти всей группой. По общей частоте ведутся непрерывные беседы, к которым по желанию можно подключаться или отключаться в любой момент. Роджер, даже если не в настроении говорить, находит удовольствие в том, чтобы просто послушать других. Ганс рассказывает об ареологии вулкана и обсуждает со Стефаном генную инженерию, благодаря которой создаются все окружающие их животные и растения. Артур указывает на формы рельефа, в которых остальные не находят ничего особенного. Мари жалуется, что ей скучно. Айлин с Роджером смеются и время от времени вставляют свои комментарии. Даже Дугал однажды подключается к частоте в середине дня и весьма изобретательным образом подстегивает Артура, указывая на все новые и новые потрясающие открытия.

– О, Артур, смотри, снежный человек!

– Что?! Да ладно тебе! Где?

– Вон там, за тем камнем.

А за камнем только что присел Стефан, чтобы облегчиться.

– Не подходи!

– Вот трепло! – обижается Артур.

– Наверное, убежал. Думаю, погнался за лисой Уэдделла [37].

– Да ладно тебе!

– Ага.

Айлин:

– Давай переключимся на другую линию. Я тебя не слышу из-за остальных.

Роджер:

– Хорошо. На частоту 33.

– Почему на неё?

– Э-э… – Это было давно, но почему-то сейчас этот факт всплыл в его памяти. – Возможно, это была наша личная частота в нашем первом походе.

Она смеётся. Остаток дня они проводят общаясь по ней.

Однажды утром Роджер просыпается рано, чуть позднее зеркального рассвета. Шатер освещают тусклые горизонтальные лучи квартета ложных солнц. Роджер поворачивает голову, смотрит сквозь прозрачный полог шатра. На камнях – бесплодная почва, в паре метров ниже его уровня. Он садится – пол немного прогибается, как гелевая кровать. Он медленно проходит по мягкому покрытию, чтобы не раскачать остальных, которые спят там, где край шляпки соприкасается с полом. Шатер в самом деле напоминает большой прозрачный гриб; Роджер спускается по прозрачным ступенькам вдоль стебля в туалет, расположенный внизу, где у гриба была бы вольва. Выйдя оттуда, он обнаруживает сонную Айлин, обтирающуюся губкой в маленькой ванночке рядом с воздушным компрессором и регулятором.

– Доброе утро, – говорит она. – Потрешь мне спину?

Она даёт ему губку и отворачивается. Он энергично проводит ею по её твёрдой спине, ощущая трепет чувственного интереса. Этот изгиб, где спина переходит в ягодицы, – он прекрасен.

Она озирается через плечо.

– Теперь, думаю, я чистая.

– Ага, – усмехается он. – Наверное. – Он возвращает ей губку. – Я хочу прогуляться перед завтраком.

– Хорошо. Спасибо.

Роджер одевается, выходит из шатра и прогуливается по лугу, на которой они расположились. Это субарктический луг– заросший мхом и лишайником и усеянный мутировавшими эдельвейсами и камнеломками. Лёгкий морозец покрывает все сверкающим белым одеялом, и Роджер слышит, как у него хрустит под ногами.

Его взгляд улавливает движение, и он останавливается, чтобы понаблюдать за белошерстной пищухой, тянущей оторванный корень к себе в нору. Порыв, трепыхание – и снежный вьюрок приземляется прямо ко входу в нору. Маленькая пищуха отрывается от дела, пищит что-то вьюрку и проталкивается мимо него со своей добычей. Вьюрок по-птичьи вертит головой и замирает на месте. Затем следует за пищухой в нору. Роджер раньше слышал о подобном, но сам никогда не видел. Пищуха выходит наружу – искать ещё еды. За ней появляется и вьюрок, все так же вертит головой. В одно мгновение поворачивается и смотрит на Роджера. Подлетает к семенящей пищухе, пикирует на неё и отлетает. Та уже исчезла в другой норе.

Роджер пересекает ледяной ручей, проходящий по лугу, хрустит по берегу. Там, рядом с достающим ему до пояса камнем, какая-то странная белая масса с белым шариком по центру. Он наклоняется, чтобы её осмотреть. Проводит пальцем в перчатке. Похоже на какой-то лёд. Необычный с виду.

Солнце встаёт, и поверхность заливает жёлтый свет. Желтовато-белое полушарие льда у его ног кажется скользким на вид. И оно дрожит – Роджер на шаг отступает. Поверхность на месте – лёд трясется сам по себе. И трескается посередине. Из шарика высовывается клюв и проламывает его. За ним – проворная маленькая головка. Голубые перья, длинный изогнутый чёрный клюв, чёрные глаза-бусинки.

– Яйцо? – произносит Роджер.

Но скорлупа явно ледяная – он может растопить её между пальцами и ощутить её прохладу. Птица – хотя у неё меховые ножки и грудка, короткие и толстые крылья, а в клюве видны будто бы клыки, – пошатываясь, выбирается из скорлупы и отряхивается, как собака, выбежавшая из воды, – несмотря на то, что выглядит сухой. Очевидно, лёд служит ей утеплителем – домиком на ночь, а то и на всю зиму. Да. Образованный из какой-нибудь слюны и установленный в устье мелкой полости в камне. Роджер никогда о таком не слышал и смотрит, раскрыв рот, как птица чуть-чуть разгоняется и плавно улетает прочь.

Новое создание ступает на твердь зелёного Марса.

Во второй половине того дня они покидают и субарктический луг. Никакого больше почвенного слоя, никаких цветов, никаких мелких животных. Только трещины, заросшие борющимися за жизнь мхами и лишайниками. Порой кажется, будто они ступают по тонкому ковру с жёлтыми, зелёными, красными, чёрными оттенками – в цветных пятнах, какие бывают на камнях яшмы. И это тянется во все стороны, насколько им хватает зрения. Потрясающий разноцветный ковёр, хрустящий по утрам и слегка влажный в свете дневного солнца.

– Изумительно, – бормочет Ганс, тыча пальцем. – Половину нашего кислорода создаёт этот чудесный симбиоз…

Позднее тем вечером, когда они уже поставили шатёр, подвязав его к нескольким камням, Ганс вваливается внутрь, размахивая своим дыхательным комплектом и буквально подскакивая на месте.